V. - Пинчон Томас Рагглз - Страница 48

– Полагаю, вы ничего не слышали о таком месте, как Вейссу.

Она не слышала.

Он начал рассказывать ей о Вейссу. О том, как они добирались туда верхом на верблюдах через бескрайнюю тундру, минуя дольмены и святилища мертвых городов, как наконец вышли к берегу широкой реки, скрытой от солнечного света густой листвой. Дальше они плыли по реке в длинных лодках из тикового дерева, сделанных в виде драконов. Гребцами на лодках были смуглые туземцы, говорившие на языке, не ведомом никому, кроме них самих. Через восемь диен пути им пришлось волоком тащить лодки через болотистую низину к зеленому озеру, за которым вздымались отроги горной цепи, окружающей Вейссу. Местные проводники отказались подниматься в горы и, показав, куда надо идти, повернули обратно. В зависимости от погоды, дальнейший путь к границам Вейссу занимает одну-две недели, пролегая через морену, крутые гранитные склоны и синие ледники.

– Значит, вы там были, – сказала Виктория.

Он был там. Пятнадцать лет назад. И с тех пор не знал покоя. Даже в Антарктиде, прячась от пурги в лагере, наспех разбитом на выступе безымянного глетчера, ему чудился тонкий аромат благовоний, приготовляемых жителями Вейссу из крыльев черных мотыльков. Временами ему казалось, что сквозь вой ветра прорываются обрывки их сентиментальных мелодий; порой сполохи полярного сияния ни с того ни с сего будили воспоминания об их выцветших фресках, изображавших битвы древних героев и любовные игры еще более древних богов.

– Вы Годольфин, – констатировала Виктория, как будто уже давно об этом догадалась.

Он кивнул, едва заметно улыбнувшись.

– Надеюсь, вы не связаны с прессой. – Виктория покачала головой, стряхнув при этом капельки дождя с волос – То, что я вам рассказываю, должно остаться между нами, – продолжил он. – К тому же все это может оказаться неправдой. Откуда мне знать про собственные глубинные мотивы? Порой я вел себя безрассудно.

– Нет, отважно, – возразила она. – Я слышала о ваших подвигах. Читала о вас в газетах, в книгах.

– И все же в этом не было никакой необходимости. Переход вдоль ледового Барьера. Попытка достичь Южного полюса в июне. Июнь в тех широтах – это середина зимы. Это было чистой воды безумием.

– Это было великолепно.

Еще минута, с тоской подумал си, и она начнет разглагольствовать о британском флаге, развевающемся на полюсе. Но, видно, было что-то солидное в возвышенной готике церкви, в окружающей их тишине, в спокойном настрое его собеседницы и в его собственном исповедальном настроении; вот только сам он разболтался, надо бы остановиться. Но си не мог.

– Мы обычно с такой легкостью всему находим оправдания, – воскликнул старик. – Например, говорим, что вели китайские кампании во имя королевы, а Индию покоряли во славу Империи. Мне ли об этом не знать. Я убеждал в этом своих подчиненных, общественность, самого себя. Сегодня в Южной Африке гибнут англичане и, вероятно, будут гибнуть завтра, потому что свято верят в эти слова, как вы веруете в Бога, не побоюсь этого слова.

Виктория едва заметно улыбнулась.

– А вы уже не верите? – мягко спросила она, разглядывая свой зонтик.

– Раньше верил, а потом…

– Да?

– Зачем? Вам никогда не случалось доводить себя до умопомрачения этим вопросом? Зачем? – Его сигара погасла. Он замолчал, чтобы снова ее раскурить, и затем продолжил: – Дело нс в том, что я увидел там нечто необычное или сверхъестественное. Никакие верховных жрецов, из поколения в поколение передающих и с незапамятных времен ревностно хранящих неведомые человечеству тайны. Никаких универсальных средств или панацеи от человеческих страданий. Вейссу вряд ли можно назвать спокойным местом. Там есть и варварская жестокость, и бунты, и междоусобная вражда. Словом, все то же самое, что и в любой другой Богом забытой отдаленной стране. Англичане на протяжении веков совершали увеселительные прогулки в места, подобные Вейссу. Вот только…

Все это время Виктория не отрываясь смотрела на старика. Ее зонтик стоял, прислоненный к скамье, рукоятка в мокрой траве.

– Цвета. Невероятное разнообразие красок. – Он закрыл глаза и, опустив голову, прижался лбом к согнутой кисти руки. – На деревьях возле хижины главного шамана обитают паукообразные обезьянки, переливающиеся всеми цветами радуги. На солнце их окраска меняется. Все изменяется. Горы и долины ежечасно меняют свой цвет, причем каждый день в разной последовательности. Кажется, будто вы попали в калейдоскоп безумца. Даже ваши сновидения расцвечиваются красками и наполняются формами, которых не видел ни один житель Запада. Эти красочные формы ирреальны и лишены какого-либо смысла. Они произвольно меняют свои очертания, как облака над йоркширскими холмами.

От неожиданного упоминания Йоркшира Виктория нервически звонко рассмеялась. Но он не обратил внимания.

– Они совсем не похожи на курчавых барашков или человеческие профили, – продолжил он. – Их невозможно забыть. В сущности, в них явлен облик Вейссу, они ее одеяния или ее кожные покровы.

– А под ними?

– Вы имеете в виду ее душу, да? Конечно. Я много думал о том, какая у Вейссу душа. Есть ли она у нее вообще. Ее музыка, поэзия, законы и обряды не позволяют проникнуть вглубь. Все это тоже своего рода кожный покров. Вроде татуированной кожи туземки. Вейссу обычно видится мне женщиной. Надеюсь, вы не обижаетесь?

– Нисколько.

– У штатских довольно странные представления о военных, но, пожалуй, в том, что они думают о нас, есть доля истины. К примеру, они верят, что распутный младший офицер где-нибудь за тридевять земель от родины набирает себе гарем смуглых туземок. Действительно, у многих из нас была такая мечта, хотя я не знаю никого, кому бы удалось ее осуществить. Не стану отрицать, я и сам подумывал об этом. Эта мысль впервые возникла у меня в Вейссу. Не знаю почему… – Он наморщил лоб. – Но мечты там не то чтобы ближе к яви, просто кажутся более реальными. Вы понимаете, что я имею в виду?

– Продолжайте. – Виктория не сводила с него восхищенных глаз.

– Как будто эта страна была женщиной, которую я нашел в далеком краю, смуглокожей туземкой, татуированной с головы до пят. И тогда словно пропасть отделяет вас от сослуживцев, и вы понимаете, что не можете вернуться назад, потому что должны остаться с ней, должны быть вместе день и ночь…

– И любить ее?

– Поначалу – да. Но вскоре эта кожа, это потрясающее буйство красок и форм встает между вами и тем, что, как вам казалось, вы в ней любили. И потом, буквально в считанные дни, эта преграда становится непреодолимой, и вы начинаете молить всех мыслимых богов, чтобы они наслали на эту кожу какую-нибудь проказу. Вам хочется содрать ее, разодрать ее на тысячи красных, багровых и зеленых кусочков, обнажить пульсирующие, кровоточащие вены и дрожащие сухожилия, чтобы наконец увидеть и коснуться их. Простите. – Он не смел взглянуть на нее. Ветер швырял дождем через ограду. – Пятнадцать лет. Это было сразу после того, как мы вошли в Хартум. Я видел зверство и жестокость во время ближневосточной кампании, но такого и вообразить не мог. Нам предстояло освободить генерала Гордона. В те годы, я полагаю, вы были совсем крошкой, но потом наверняка читали об этих событиях, о том, что махдисты сделали с этим городом, с генералом Гордоном и его солдатами. Я тогда мучился от лихорадки, и мои мучения, несомненно, усугублялись от вида развалин и изуродованных трупов. Мне вдруг ужасно захотелось бежать от всего этого; казалось, ясный мир ровных каре и контрмаршей рухнул и выродился в безумную круговерть. У меня были друзья среди штабных офицеров в Каире, Бомбее, Сингапуре. И когда через две недели мне предложили принять участие в экспедиции, я сразу же согласился. Я, знаете ли, всегда старался участвовать в предприятиях, в которых военным морякам делать в общем-то нечего. На сей раз мне было поручено сопровождать группу гражданских инженеров, следовавших в далекую опасную страну, в дикий, романтический край. Они должны были провести съемку местности, чтобы вместо белых пятен на карте появились контурные линии, отметки высот, заштрихованные и цветные участки. На благо Империи. Наверное, такого рода мысли должны были прийти мне в голову. Но в тот момент мне просто хотелось куда-нибудь сбежать. Одно дело идти в атаку с криками: «Да здравствует Святой Георгий, и смерть арабам», но совсем другое – знать, что воины Махди верещат что-нибудь в том же духе на арабском, особенно после того, как они доказали в Хартуме, что их слова не расходятся с делом.