V. - Пинчон Томас Рагглз - Страница 110

Профейн вдруг совершенно не к месту вспомнил мнемоническое руководство радиотехника Хиросимы для определения величины сопротивления по цветовой кодировке.

Грязным Членом Крутя, Оскверним Женский Зад Бессловесной Фигуры, Заваленной в Сад (или «Благодушной Фиоле Засунем Снаряд»). И приятно, и бесплатно.

Можно ли измерить их сопротивление в омах? Когда-нибудь, упаси, Господи, появится электронная женщина-робот. Может, ее назовут Фиолой [256]. Возникает затруднение – заглядываешь в руководство пользователя. Концепция съемных модулей: пальцы чересчур толстые, сердце слишком горячее, рот великоват? Заменил – и порядок.

И все-таки он залез на Рэйчел.

Хотя Мафия сидела за решеткой, а часть Братвы, отпущенная под залог, вела себя смирно, вечером «Ржавая ложка» расшумелась сильнее обычного. Как-никак был субботний вечер на исходе самых жарких дней лета.

Перед закрытием Стенсил подошел к Профейну, который весь вечер пил, но почему-то оставался трезвым.

– Стенсил слышал, что у вас с Рэйчел не все ладно.

– Не начинай.

– Стенсилу сказала Паола.

– А ей сказала Рэйчел. Чудесно. Купи мне пива.

– Паола тебя любит, Профейн.

– Думаешь, ты меня потряс? Что ты ко мне лезешь, умник?

Стенсил-младший вздохнул. Рядом звякнул колокольчик.

– Пора, джентльмены, прошу вас, – воззвал бармен. Вся Шальная Братва благожелательно принимала такие типично английские штучки.

– Что пора? – передразнил Стенсил. – Пиво пить, разговоры разговаривать? К новой бабе, на новую пьянку? Короче, пора заниматься всякой ерундой, а для важных дел времени нет. Профейн. У Стенсила сложности. С женщиной.

– Да что ты? – сказал Профейн. – Удивительное дело. Никогда раньше о таком нс слышал.

– Давай. Пошли.

– Ничем не могу помочь.

– Будешь внимать. Большего от тебя не требуется. Вышли и двинулись по Гудзон-стрит.

– Стенсил не хочет ехать на Мальту. Он просто боится. Видишь ли, с тысяча девятьсот сорок пятого года он частным образом охотится за одним человеком. Вернее, за женщиной, хотя точно сказать трудно.

– Почему? – спросил Профейн.

– А почему нет? – ответил Стенсил. – Ясная причина поиска будет означать, что он практически нашел искомый объект. Почему парень снимает в баре ту или иную цыпочку? Знай он причину, он бы тут же поладил с крошкой. Почему начинаются войны? Объясни всем причину – и воцарится вечный мир. Так и в поисках Стенсила побудительный мотив был частью искомого объекта. Отец Стенсила упомянул о ней в своем дневнике; это было на стыке веков. Стенсил заинтересовался ею в 1945-м. Может, от скуки; может, из-за того, что старик Сидней так ничего толком и не сказал сыну; а может, потому что в глубине души сына живет некая потребность в тайне – ощущение погони до предела активизирует обмен веществ. Возможно, Стенсил питается загадками.

Но от Мальты он держится подальше. У него есть кое-какие нити, зацепки. Молодой Стенсил посетил все города, где бывала она, гонялся за ней до тех пор, пока не запутался в ложных воспоминаниях и исчезнувших зданиях. Он был во всех ее городах, кроме Валлетты. В Валлетте умер его отец. И Стенсил пытается уверить себя, что встреча Сиднея с V. и его смерть – вещи совершенно разные и никак между собой не связанные. Но это не совсем так. Дело в том, что, начиная с самой первой ниточки, с неуклюжих операций в Египте, где юная и неопытная V., подражая Мата Хари, работала, как всегда, исключительно на себя, в то время как Фашода метала искры, ища порох; и вплоть до 1913 года, когда она поняла, что выложилась до конца, и сделала перерыв для занятий любовью, – все это время готовилось что-то чудовищное. Мировая война и социалистический переворот, давший нам Советскую Россию, – это мелочи. Симптомы, и только.

Они повернули на 14-ю улицу и пошли на восток. Чем ближе подходили они к Третьей авеню, тем больше ханыг попадалось им навстречу. В некоторые вечера 14-я улица становилась самой широкой улицей в мире, и на ней дули просто ураганные ветры.

– Вряд ли V. была агентом темных сил или причиной потрясений. Просто она там оказалась. Но и этого уже достаточно, это тоже симптом. Разумеется, Стенсил мог бы исследовать период войны или поискать ее, скажем, в России. Но на это у него кет времени. Он охотник,

– А что тебе нужно на Мальте? – спросил Профейн. – Найти эту крошку? Узнать, как умер твой отец? Или еще что-нибудь? А?

– Откуда Стенсилу знать? – возопил Стенсил. – Откуда ему знать, что он будет делать, если найдет ее? Да и хочет ли найти? Это все глупые вопросы. Он должен ехать на Мальту. Предпочтительно с попутчиком. С тобой.

– Опять двадцать пять.

– Он боится. Ведь если она уехала туда, чтобы переждать войну, которой не начинала, но с которой была этиологически связана, и война эта, таким образом, не стала для нес неожиданностью, то вполне возможно, что она была там же и во время Первой мировой. И в конце этой войны встретила старика Сиднея. Для любви – Париж, для войны – Мальта. Если так, то сейчас, как по всему видно…

– Думаешь, там будет война?

– Может быть. Ты же читаешь газеты. – Чтение газет сводилось у Профейна к беглому взгляду на первую страницу «Нью-Йорк Тайме». Если на бумаге не было аршинных заголовков, значит, мир находился в хорошей форме. – Ближний Восток – колыбель цивилизации и, возможно, ее могила. Если уж Стенсилу не отвертеться от поездки на Мальту, то он не хочет ехать только с Паолой. Он ей не доверяет. Ему нужен человек, который сумеет занять ее, послужит, если угодно, своего рода буфером.

– Им может быть кто угодно. Ты говорил, что Братва всюду чувствует себя как дома. Почему не Рауль, Слэб или Мелвин?

– Но она любит именно тебя. А почему нс ты?

– А почему я?

– Ты не принадлежишь к Братве, Профейн. Ты оставался в стороне от этой рутины. Весь август.

– Нет, нет, у меня была Рэйчел.

– Ты и от нее остался далек, – сказал Стенсил с кривой ухмылкой.

Профейн отвел глаза.

Они шли по Третьей авеню, шатаемые мощным ветром Улицы; кругом тревожно трепетали ирландские флаги. Стенсил болтал без умолку. Рассказал Профейну о публичном доме в Ницце, где были зеркала на потолке и где ему как-то почудилось, что он нашел свою V. Потом рассказал о мистическом переживании, которое он испытал перед посмертным гипсовым слепком руки Шопена в музее «Сельда» на Майорке.

– Никакой разницы, – вдруг звонко выкрикнут он, и двое бродяг неподалеку захохотали. – Как живая. Выходит, у Шопена была гипсовая рука.

Профейн пожал плечами. Бродяги сели им на хвост.

– V. угнала самолет; старый французский истребитель, вроде того, на котором разбился молодой Годольфин. О Всевышний, какой, надо думать, был полет: из Гавра через Бискайский залив куда-то на задворки

Испании. Дежурный офицер смог припомнить только, как свирепый гусар – так он ее назвал – в рыжей плащ-палатке пронесся мимо, ослепительно сверкнув глазным протезом в виде часов – «на меня будто глянул злобный глаз самого времени».

– Одно из ее отличительных качеств – постоянная смена личин. На Майорке она провела по меньшей мере год под видом старого рыбака, который вечерами курит трубку, набитую сушеными водорослями, и травит ребятишкам байки о контрабанде оружия в Красном море.

– Как Рембо, – предположил один из бродяг.

– Может, она видела Рембо в детстве? Может, года в три или четыре она проезжала те места, где деревья были украшены серыми и алыми гирляндами распятых англичан? Может, она была живым талисманом махдистов? А повзрослев, стала любовницей сэра Аластэра Рена и жила в Каире?

Кто его знает. В этой истории Стенсил предпочитает полагаться на субъективное мнение людей. Правительственным отчетам, гистограммам и массовым движениям ни в коем случае доверять нельзя.

– Стенсил, – провозгласил Профейн, – ты напился.

Верно. Подступающая осень несла с собой достаточно холода, чтобы отрезвить Профейна. Но Стенсил, похоже, был пьян не только от выпивки.