Александровский cад - Пиманов Алексей Викторович - Страница 49

Владимир перегнулся и тронул его за плечо.

– Эй! Парень…

Боец ничего не ответил – он находился в забытьи. Рядом у кровати валялась застиранная гимнастерка и смятая грязная буденовка. Татищев все понял и отдернул руку. Боец опять застонал, затем захрипел, вытянулся в струнку и замер.

– Эй, – позвал осторожно Владимир.

Солдат не шелохнулся. И тут Татищева осенило. Превозмогая внезапную резкую боль в голове, он встал, нагнулся, достал из гимнастерки красноармейца его документы и вернулся на свою кровать. Едва он засунул документы в карман, как в палатку вошли две медсестры и направились к соседней койке. Владимир закрыл глаза и притворился спящим. Одна из медсестер взяла руку умершего красноармейца, и Татищев услышал ее голос:

– Все, отмучился. Надо отметить в полковой книге. Вторая устало зевнула и спросила:

– А где его документы?

– Погляди в гимнастерке. Наступила долгая пауза.

– Нет чего-то, – услышал Татищев ленивый голос медсестры. – Потерял, видать, в бою.

Ее подруга подошла к постели Татищева и поправила подушку.

– Да и бог с ними. Запишем Ивановым. Одним больше, одним меньше…

– А этот? – Ее подруга указала на Владимира.

Та запустила руку в карман татищевской гимнастерки.

– Казарин… Владимир… Константинович, – прочитала она.

Услышав это, Татищев про себя усмехнулся: «Вот повезло, даже имя менять не пришлось!»

– Вот так я стал красноармейцем Казариным, – завершил свой рассказ Владимир Константинович. – В госпитале я провалялся месяц, а потом был отправлен в Подмосковье долечиваться. В поезд я садился уже с тобой на руках… – Машинами я заболел еще пацаном, до Первой мировой, читал всю специальную литературу. Поэтому, когда пришел устраиваться на работу в гараж Смольного, мог дать фору любому. А потом мы переехали в Кремль… Лешка все это время, не отрываясь, смотрел на отца, и не узнавал его. Обычно спокойный и невозмутимый, Владимир Константинович не мог скрыть своего волнения, несколько раз в его глазах появлялись слезы. Когда отец замолчал, Алексей что-то хотел сказать, но не смог. Все слова казались пустыми и бесцветными. А Владимир Константинович смахнул невидимые крошки со стола и, не глядя на сына, произнес:

– Ладно, давай решать, как жить дальше.

Лешка заулыбался, в глазах вновь появилась хитринка:

– Дальше? Дальше мы будем жить так: утром я доложу о результатах своего расследования Шапилину. Петр Саввич немного поволнуется…

В это момент Казарин ясно представил себе «волнения» своего начальника, отчего мурашки пробежали у него по спине.

– Но, думаю, не съест же он меня…

В кабинете начальника особого отдела ЦК стоял крик, от которого дрожали стекла в шкафах:

– Да я тебя под арест… Трое суток карцера! – орал Шапилин на Лешку. – Сыщик хренов! Я тут ночи, понимаешь, не сплю, а он, видите ли, до утра решил подождать. Да ты, Пинкертон кремлевский, должен был меня среди ночи поднять. Дескать, нашел документ, и точка… да тебя убить мало!

Шапилин метался по кабинету, потрясая кулаками и найденным планом эвакуации Кремля. Но, проходя мимо окна, вдруг остановился.

– А ну, иди сюда!

Казарин, который все это время смотрел в потолок, делая вид, что угрозы Шапилина не имеют к нему ни малейшего отношения, вопросительно посмотрел на грозного начальника.

– Да живо ко мне!

Лешка подошел к генералу, и оба уставились в окно. Во дворе стояла Таня и улыбалась, глядя на окно кабинета отца, из которого на нее смотрели два самых дорогих ее сердцу мужчины.