Дочь палача и черный монах - Пётч Оливер - Страница 3

– Он что, внутри? – изумленно спросил Симон. – В такой-то мороз? Чудом будет, если он там не замерз насмерть.

Молодой лекарь направился к церкви, но пономарь кашлянул за его спиной. Симон развернулся у самого входа.

– Что такое, Гедлер?

– Господин пастор…

Пономарь не смог договорить и безмолвно уставился в пол.

Поддавшись внезапному порыву, Фронвизер-младший толкнул тяжелую створку. Его тут же обдало ледяной свежестью. Воздух в церкви был холоднее, чем снаружи. Где-то хлопнуло окно.

Лекарь огляделся по сторонам. Вдоль стен до обветшалой галереи высились строительные леса. Судя по обрешетке под сводами, в ближайшем будущем следовало ждать нового дощатого потолка. По заднему фасаду вынули несколько оконных рам, и по главному нефу беспрестанно дул леденящий ветер. У Симона изо рта повалил пар, и клубы его словно гладили лекаря по лицу.

Священник Андреас Коппмейер лежал в глубине церковного зала, в нескольких шагах от алтаря. Он казался статуей, высеченной из ледяной глыбы. Побежденный белый великан, сраженный гневом Господним. Все его тело покрывал слой инея. Симон приблизился и осторожно коснулся заледенелой сутаны. Она была тверже камня. Даже раскрытые в агонии глаза покрылись ледяными кристаллами, что придавало облику священника сверхъестественный вид.

Симон в ужасе развернулся. Пономарь стоял с виноватым видом в дверях и мял в руках шапку.

– Так… он же мертвый! – воскликнул лекарь. – Почему ты ничего не сказал, когда приходил за мной?

– Мы… мы не хотели лишних хлопот, ваша честь, – промямлил Гедлер. – Подумали, что если расскажем про это в городе, то каждый ребенок прознает. И тогда все начнут болтать, и, наверное, церковь починить не…

– Вы? – переспросил Симон, сбитый с толку.

В тот же миг за спиной пономаря, громко всхлипывая, показалась экономка священника Магда. По внешности она, круглая, как бочонок, с толстыми заплывшими ногами, являла собою полную противоположность Гедлеру. Женщина утиралась огромным кружевным платком, и Симон едва ли мог разглядеть ее отечное зареванное лицо.

– Стыд, стыд-то какой! – причитала она. – Так вот человеку помирать, да еще господину священнику… Сколько ж я ему говорила, чтобы не объедался он до такой степени!

Пономарь кивнул, не оставляя в покое шапку.

– Объелся булочками, – пробормотал он. – Всего две штуки оставил. Пришел помолиться, тут его и скрутило.

– Булочками… – Симон почесал лоб.

По крайней мере, его опасения отчасти оправдались – с тем лишь отличием, что священник не заболел, а умер.

– А почему он тогда лежит здесь, а не дома в кровати? – вопрос он адресовал больше себе, нежели обращался к присутствующим.

– Говорю же, – пробормотал Гедлер, – он пожелал еще помолиться, прежде чем предстать перед Создателем.

– В такую-то погоду? – Симон недоверчиво покачал головой. – А можно мне дом посмотреть?

Пономарь пожал плечами и двинулся на улицу. Безутешная Магда последовала за ними, и они вместе прошли к соседнему строению. Магда не закрыла дверь, поэтому внутрь намело снега, который заскрипел под сапогами Симона. На столе перед печью стоял горшочек, в котором оставались два пончика, блестящие от масла. Румяные, величиной с ладонь, так и тянуло откусить кусочек. Хотя предшествующее лицезрение покойника и не располагало повышению аппетита, у Симона сразу потекли слюнки. Мододой человек вдруг вспомнил, что ушел из дома не позавтракав. Он даже потянулся к одной из булочек, но потом передумал. Все-таки пришел труп осматривать, а не на поминки…

Возле кровати священника лекарь прикинул последовательность последних его действий.

– Судя по всему, он встал, прошел на кухню, чтобы напиться воды. А потом здесь вот свалился, – он указал на осколки кувшина и вязкие пятна рвотных масс. В тесной комнате стоял едкий запах желчи и прокисшего молока.

– Но с чего бы ему вдруг отправляться потом в церковь? – пробормотал Симон. Поддавшись внезапному порыву, он повернулся к пономарю. – А что, кстати, Коппмейер делал вчера вечером?

– Он… был в церкви. Остался там до поздней ночи, – ответил Гедлер.

Магда закивала:

– Он даже кувшин с вином и буханку хлеба с собой взял. Думал, что задержится. Я когда спать ложилась, он так и не вернулся. А ближе к полуночи еще просыпалась, так в церкви и тогда свет горел.

– Ближе к полуночи? – переспросил Симон. – И для чего священнику прозябать в церкви в такое время?

– Он… он решил проверить, как отремонтировали своды алтаря, – сказал пономарь. – И вообще в последние пару недель он какой-то чудной был, наш пастор. Из церкви почти и не показывался, и это в такой-то мороз!

– Ни о чем другом и не помышлял, добрая душа, – перебила его Магда. – Здоровяк, настоящий медведь. Если уж брался за молот и зубило, так равного ему было не сыскать.

Симон поразмыслил. Такой холодной ночи, как вчера, он давно уже не мог припомнить. Именно поэтому строители пока не проводили в церкви никаких работ. И если кто-нибудь в такую вот ночь хватался за молоток и резец, то лишь по чертовски важной причине.

Позабыв про пономаря и экономку, он бросился обратно в церковь. Внутри все так же обмерзал труп священника. Только теперь Симон заметил, что тот лежал прямо на надгробной плите. Гравюра на ней изображала женщину, очень похожую на Деву Марию. Голову ее, словно нимбом, венчала написанная полукругом фраза.

– Так проходит мирская слава… – пробормотал Симон. – Воистину.

Не раз он встречал эту надпись. Ее часто выводили на надгробных плитах, и еще в Древнем Риме существовал обычай, по которому раб шептал эти слова вслед победоносному полководцу, когда тот с триумфом шествовал по городу. Ничто не вечно на земле…

При этом выглядело все так, словно священник в последнем жесте своей правой руки хотел обратить внимание на надпись. Симон вздохнул. Умер ли Андреас Коппмейер, поддавшись лишь простому искушению плоти? Или же этим указующим жестом он стремился о чем-то сказать еще живущим?

Шум за спиной заставил его вздрогнуть. Это была Магда. Она приблизилась и с раскрытым ртом уставилась на обледенелый труп. Потом повернулась к лекарю. Женщина явно хотела что-то ему сказать, однако слова комом застряли у нее в горле.

– Что такое? – нетерпеливо спросил Симон.

– Те… два оставшихся пончика… – начала экономка.

– Что с ними не так?

– Они… намазаны медом.

Симон пожал плечами, встал и стряхнул снег с ладоней. Он собрался уходить, здесь ему делать больше нечего.

– Ну и?.. В «Звезде» их тоже мажут медом. Очень, между прочим, вкусно. Ты оттуда этому научилась?

– Но… я их медом не намазывала.

На краткий миг у Симона возникло чувство, будто земля ушла у него из-под ног. Ему показалось, он ослышался.

– Не… не мазала их медом?

Экономка покачала головой.

– У нас мед кончился. Я на будущей неделе собиралась купить еще горшочек. Потому в этот раз я испекла их без меда. Понятия не имею, кто его туда намазал. Но уж точно не я.

Симон оглянулся на околевшего священника, а потом осторожно осмотрелся по сторонам. Откуда-то потянуло сквозняком, и лекаря обдало холодом. Внезапно он почувствовал, что кто-то за ним наблюдает. Он бросился вон из церкви и потащил за собой Магду. Ветер рвал его плащ, словно хотел удержать.

Когда они наконец оказались за дверью, Симон обхватил побледневшую экономку за плечи и посмотрел ей в глаза.

– Послушай меня. Еще раз отправь Гедлера в Шонгау, – тихо проговорил он. – Пускай приведет палача.

– Палача? – прохрипела Магда. Лицо ее стало еще белее. – Но зачем?

– Поверь, если сейчас нам и может кто-то помочь, так это он, – прошептал Симон. – А теперь не спрашивай, беги!

Он легонько подтолкнул Магду, а потом налег на тяжелые створки. Когда те с громким скрипом закрылись, Симон проворно повернул ключ в замочной скважине и спрятал его в кармане. Только теперь он почувствовал себя в относительной безопасности.