Горменгаст - Пик Мервин - Страница 54

Рощезвон, очнувшись, вздрогнул и оглядел стоявших вокруг него преподавателей с величественностью больного льва. Обнаружив, что у него открыт рот, он поэтапно его закрыл — не мог же он позволить кому бы то ни было подумать, что куда-то и в чем-то торопится!

Он поглядел своими пустыми благородными глазами на Призмкарпа, стоявшего в несколько вызывающей позе и постукивающего ребром пригласительного билета по отманикюренному ногтю большого пальца.

— Мой дорогой Призмкарп, — произнес наконец Рощезвон, — с чего бы это вас вдруг заинтересовала моя реакция на то, что в моей жизни не является таким уже необычным? — После небольшой паузы он продолжал (казалось, что он с некоторым трудом подбирает слова). — Рискну заметить, что только в молодые годы я получил больше приглашений на различные мероприятия, чем вы получали в прошлом или когда-либо получите в будущем за всю свою жизнь.

— Вот именно поэтому, — отозвался Призмкарп, — именно поэтому мы хотим услышать мнение нашего Директора. Именно поэтому только наш Директор может помочь нам. Что может быть более просвещающим, чем слово, услышанное из первых уст?

— Призм, — сказал Рощезвон, — по сравнению со мной вы просто мальчишка. Но вы все-таки не столь молоды, чтобы не знать правил хорошего тона. Сделайте одолжение, найдите в вашем ядовито-змеином отношении к жизни по крайней мере одно светлое исключение. И используйте его для обращения ко мне, когда в этом возникнет абсолютная необходимость, с тем чтобы в вашем обращении было меньше оскорбительного. Все преподаватели должны запомнить раз и навсегда — я не потерплю, чтобы ко мне обращались в третьем лице единственного числа. Я признаю, я стар, но я еще здесь, здесь, среди вас! Здесь, — проревел он, — я стою хожу, дышу, я существую, черт подери! Я существую, господин Призм и обладаю всеми способностями, которые позволяют мне не только понять услышанное, но и ответить должным образом!

Рощезвон закашлялся и тряхнул своей царственно-львиной головой. Откашлявшись, он продолжал:

— Измените свой способ высказываться, мой юный друг, найдите более достойные обороты речи, а сейчас одолжите мне ваш платок — от этих солнечных лучей здесь негде скрыться, и у меня начинает болеть голова!

Призмкарп тут же вытащил свой голубой платок и помог приспособить его так, чтобы скрыть наиболее открытые части несколько рассерженной, но по-прежнему благородной головы.

— Бедненький старичок Рощезвон, бедненькие его старенькие зубки, — нашептывал Призмкарп, завязывая на уголках платка маленькие узелки, чтобы тот лучше держался на директорской голове. — Этот прием у Доктора — как раз то, что ему нужно. О, это будет бурная вечеринка! Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!

Рощезвон широко усмехнулся — ему никак не удавалось сохранять напущенный на себя вид высокого достоинства достаточно продолжительное время. Но тут же вспомнил про свое начальственное положение и произнес загробным и одновременно властным голосом.

— Поостерегитесь, господин Призмкарп, поостерегитесь! Вы слишком часто наступали мне, так сказать, на мозоли.

А в это время Корк говорил, обращаясь к Шерсткоту:

— Непонятное это дело, с этим приглашением, как вы находите? К сожалению, я сомневаюсь, смогу ли я себе позволить такую роскошь и пойти. Не смогли бы вы... эээ... одолжить мне...

Но Шерсткот перебил его, не дав договорить:

— Меня тоже пригласили. — И Шерсткот помахал пригласительным билетом — Давненько уже.

— Да, давно уже, — вмешался Призмкарп, — спокойствие нашего вечера не нарушалось таким вмешательством чего-то — постороннего. Вам всем, господа, придется немножко привести себя в порядок, почистить, так сказать, перышки. Например, вот вы, господин Крюк, как давно вы в последний раз видели даму?

— Хотел бы их вообще никогда не видеть! — сказал Опус Крюк, с шумом посасывая трубку. — Терпеть не могу всяких куриц. Только раздражают меня. Могу ошибаться, конечно... вполне возможно... но это не важно. Общение с женщинами? Нет, увольте. Глупо потраченное время, испорченное настроение.

— Но вы все же примете приглашение, мой дорогой коллега? — спросил Призмкарп, склонив набок свою поблескивающую круглую голову.

Опус Крюк зевнул, потянулся и лишь после этого ответил:

— А на когда назначено? Я не посмотрел, — Голосом Крюк показал, насколько ему все равно — для него каждый вечер как зевок, одним зевком больше, одним меньше...

— В следующую пятницу, в семь часов вечера, — подсказал, задыхаясь, Шерсткот.

— Если дорогой Рощезвон, черт бы его побрал, пойдет, — сказал Крюк после долгой паузы, — я не смогу не пойти, даже если бы мне заплатили за то, чтобы я остался дома. Наблюдать за ним — все равно, что смотреть хорошую пьесу.

Рощезвон, услышав это замечание Крюка, обнажил свои неровные изъеденные кариесом зубы, прорычал что-то по-львиному и, вытащив из кармана небольшую записную книжку, записал в ней что-то, не сводя при этом с Крюка глаз. Потом, подойдя к насмешнику, прошептал:

— Красные чернила! — И стал смеяться. Рощезвон смеялся и смеялся, а ошеломленный Крюк бормотал:

— Ну, хорошо... хорошо... я не...

— Ничего хорошего, господин Крюк! — выкрикнул Глава Школы, успокоившись, — И ничего хорошего не будет до тех пор, пока вы не научитесь подобающим образом обращаться к своему Директору!

А Усох в это время говорил Осколлоку:

— А что касается Ирмы Хламслив — здесь мы имеем совершенно явно выраженный случай так называемого зеркального сумасшествия, вызванного повышенной подверженностью страхам. Но это, однако, не единственная причина.

А Осколлок возражал и говорил так:

— А я вот не согласен. Я бы определил это как тень, которую отбрасывает личность Доктора на обнаженную, измученную душу его сестры, а эту тень сестра воспринимает как судьбу. И вот здесь я готов согласиться с вами, что подверженность страхам играет свою роль, ибо ее слишком длинная шея и фрустрационный комплекс вызвали в ней такое состояние ее Бессознательного, которое толкает ее на поиск мужчины. Здесь, конечно, работает механизм замещения, и ее страхи сублимируются. А Осколлок так ответствовал Усоху: