Горменгаст - Пик Мервин - Страница 2

Так и случилось. Заплывший жиром монстр, Потпуз, шеф-повар Замка Горменгаст, который не двигался, а плыл словно залитая лунными лучами морская корова, был сражен всего лишь за час до смерти Герцога — в его необъятной груди, как мачта, торчал длинный меч. И вот призрак Эбейта Потпуза возвращается, он снова здесь, в Большой Кухне Замка, которую когда-то подчинил себе таким вкрадчивым, но и таким безжалостным способом. Из всех призраков, невесомых, бестелесных, колышущиеся формы призрака Потпуза самые призрачные. Он плывет сквозь влажные дымки Большой Кухни, как невероятных размеров болезненный слизняк, заплывший жиром. От окутанных дымкой сковородок, огромных кастрюль, от мисок величиной с таз волнами подымаются подобно миазмам и распространяются по Кухне запахи, такие густые что их, кажется, можно потрогать руками, все, что здесь варится и жарится, будет сегодня наполнять желудки. Проплывая сквозь горячий туман, раздувшийся призрак Потпуза, как корабль под парусами, окутанный мглой, становится в плотных парах Кухни еще более призрачным, он превращается в призрак призрака, лишь голова его, огромная как репа, сохраняет видимость плотности. Призрак несет свою несуразную голову с таким заносчивым, нахальным и зловещим видом, что любого, кто увидел бы его, тотчас бы прошиб холодный пот.

Сколь бы злобен и тщеславен огромный призрак ни был, он отступает в сторону, давая дорогу другому фантому — Пылекислу, церемониймейстеру, Главному Хранителю Ритуала, делающему обход, его слабые, но мозолистые руки теребят колтуны спутанной бороды. Пылекисл, наверное, самая незаменимая фигура из всех, краеугольный камень и хранитель Закона Дома Стонов, он медленно бредет, лохмотья красного сюртука, положенного ему по сану, свисают с его старого, изможденного, унылого тела грязной бахромой. Даже для призрака он очень слаб здоровьем, он, сотрясая космы своей бороды, постоянно кашляет — сухо, страшно. Он как будто должен радоваться, что в лице Тита родился наследник Дома Стонов. Но возложенная на него высочайшая ответственность стала слишком тяжелой и не позволяет с легким сердцем предаваться такому чувству, как радость — даже если на мгновение допустить, что он мог завлечь в этот орган своего тела, работающий в спотыкающемся ритме, такое низменное чувство. Он бродит шаркающей походкой от церемонии к церемонии, с трудом удерживая свою иссушенную голову на плечах и постоянно борясь с естественным желанием позволить ей склониться на грудь, весь покрытый вмятинами, трещинами, как старый, растрескавшийся сыр, он персонифицирует величайшую древность занимаемого поста.

Его телу случилось умереть в той самой библиотеке, которой суждено было погибнуть в огне и где теперь, в призрачном виде, пребывает дух Гробструпа. Старый Хранитель Ритуала уходит, проходя сквозь Кухню, насыщенную горячими испарениями, сквозь эти болотные миазмы, которые несут лихорадку, он не в состоянии предвидеть — или вспомнить (кто может сказать, в каком направлении работает рассудок фантомов?), что он умрет — или что он уже умер, — задохнувшись в едком дыму горящей библиотеки, могучие языки пламени, красные и золотистые, будут лизать — или лизали? — его сморщенную шкуру.

Откуда ему знать, что погубил его в огне Щуквол, что сестры его светлости Герцога, Кора и Кларисса, подожгли запал, что после пожара его господин, Герцог Стон, отправится по дороге, так явственно открывшейся перед ним — прямо к безумию.

И вот, наконец, Кеда, кормилица Тита. Она спокойно и медленно идет по коридору — коридор весь в пятнах света и перламутрово-серой тени. То, что она сейчас призрак, кажется вполне естественным, ибо даже тогда, когда она еще была жива, в ней присутствовало нечто эфемерное, отрешенное, оккультное. Она умерла, прыгнув однажды в вечерних сумерках с большой высоты, это была достаточно безжалостная смерть, но все же менее ужасная, чем та, что постигла самого Герцога и его дряхлого Хранителя Ритуала. Однако по сравнению со смертью через изгнание, которая так мучительно медленно идет к высокому человеку, прячущемуся в лесах, смерть кормилицы оборвала тяготы жизни почти мгновенно. Как и когда-то, еще до того, как она бежала из Замка в смерть, она заботится о Тите, словно в нее вселилось материнское чувство всех женщин, когда-либо живших на свете. Темноволосая, искрящаяся почти как топаз, она все еще молода, ее единственный физический недостаток — преждевременное угасание когда-то исключительной красоты. Но такова незавидная судьба, даже проклятие всех Живущих Вне Замка, это увядание приходит безжалостно быстро, цветущая молодость столь быстротечна, что кажется призрачной. Она единственная из всех тех, кому судьба уготовала преждевременную смерть, по своему происхождению относится к обездоленному, нищенскому миру недопущенных в Замок, чье убогое поселение, как нарост грязи и ракушек, прилепилось к внешней стене Горменгаста.

Таковы вкратце Потерянные Персонажи. Их всего несколько, ушедших из коловращения жизни Замка еще до того, как Титу исполнилось три года, но будущее во многом определялось тем, что они сделали при жизни. Они стали составной частью жизни Тита, ибо в раннем детстве он взращивался на звуках шагов, которые его всегда сопровождали, на тенях, отбрасываемых на высокие потолки, на их зыбких очертаниях, на их быстрых или медленных движениях, на их разных запахах и голосах.

Все, что живет, обязательно оставляет после себя след, который может проявиться в будущем. И вполне может случиться так, что Тит, когда вырастет, услышит то, что когда-то произносилось шепотом. Ибо Тит заброшен судьбой в причудливый круговорот — он существует в подвижном мире, а не среди восковых кукол или вечно застывших, как на орнаменте, фигур, в котором мысли становятся делами, а если нет, то повисают, как летучие мыши, на чердаках или носятся меж башен на прозрачных крыльях