Горменгаст - Пик Мервин - Страница 102

И в этот момент Ирма увидела своего брата. И она бросилась к нему.

— О, Альфред, ведь я правильно все сказала? Человеческое тепло — это ведь самое главное, правда?

Хламслив внимательно посмотрел на лицо своей сестры. На нем было написано выражение, выдававшее ее беспокойство, ее возбуждение; и — как это ни невероятно — оно светилось от нарождающейся любви. Боже, лишь бы ее не постигло разочарование, подумал Хламслив. Это убило бы ее. У него, правда, промелькнула мысль о том, насколько проще его жизнь была бы без нее, но он немедленно отогнал от себя гадкую мысль и, поднявшись на цыпочки и сцепив за спиной руки, словно голубь, выставил вперед грудь. О, эта узкая грудь, облаченная в белоснежную рубашку и безукоризненный бархатный пиджак!

— Является ли «человеческое тепло» самым главным или нет, сказать трудно, но тем не менее очень уютно и утешительно, когда оно присутствует. Однако хочу отметить, моя дражайшая сестра, что теплота может вызвать спертость воздуха и недостаток кислорода... Но как бы там ни было, мне как врачу кажется, что следует заняться этим воином, распростертым у твоих ног. Нам нужно его осмотреть, взглянуть, все ли с ним в порядке, как вы считаете, господин Рощезвон? Клянусь всем тем, что свято в моей странной профессии, мы должны...

— Но он ни в коем случае не должен покидать нашей гостиной! Ни в коем случае! Он наш гость! Альфред, помни об этом!

Прежде чем Доктор успел что-либо ответить, Глава Школы поспешно вмешался в разговор:

— Вы поставили меня на место, госпожа Ирма! Сказав эти простые слова, Рощезвон склонил голову.

— А вы, — прошептала Ирма, густо заливаясь краской, — вы возвысили меня.

— Нет, мадам, ах, нет, — пробормотал Рощезвон, — вы слишком добры... — И потом, набравшись смелости, добавил: — Как можно возвысить сердце, мадам, сердце, которое уже вознеслось до Млечного Пути?

— Почему Млечного? — спросила Ирма, которой хотелось поддержать возвышенность беседы.

К счастью, старику не пришлось отвечать, ибо Доктор Хламслив в этот момент подозвал двух мантиеносных Профессоров, и распростертый на полу Врод, несгибающийся как бревно, был поднят и отнесен в угол гостиной, куда уже было подвинуто удобное мягкое кресло, выделявшееся при свете свечей ярким зеленым пятном.

— Усадите его в это кресло, господа, — приговаривал Доктор, — будьте добры, и я его осмотрю.

Но усадить Врода не удалось, и его положили на кресло как бревно; голова его упиралась в спинку кресла, а ноги — в пол, и никаких других точек опоры не было. На всякий случай в промежуток между спиной Врода и сиденьем кресла положили пухлые зеленые подушечки, но пока они никак не подпирали небольшое тело Врода и оставались такими же пухленькими, как и раньше.

Все это выглядело весьма пугающе и никоим образом не скрашивалось сияющей улыбкой, которая застыла на лице Врода.

Шикарным жестом Доктор сорвал с себя великолепный бархатный пиджак и отшвырнул его в сторону так, словно он уже никогда ему не понадобится. Затем стал закатывать рукава своей шелковой рубашки.

Ирма и Рощезвон тоже подошли поближе. К этому времени резервуары тактичности, из которых Профессоры до того момента активно черпали, почти иссякли, и все они, умолкнув, стояли и беззастенчиво следили за происходящим.

Доктор ощущал, что за ним наблюдают, но абсолютно ничем не выдавал этого: Доктор отнюдь не был возмущен такой бесцеремонностью — более того, ему это нравилось.

Профессоры в гробовом молчании следили за каждым движением Доктора, который стоял перед своим пациентом, изящный как аист, с закатанными рукавами шелковой рубашки; его кожа была розовой, как у малого дитяти, а очки поблескивали, отражая пламя сотен свечей.

Как они надеялись, что то восхитительное настроение, которое охватило их и которое было столь грубо разрушено, вернется!

Доктор Хламслив заговорил. С одной стороны, по всей видимости, он обращался сам к себе, однако, с другой стороны, его голос звучал несколько громче, чем следовало. Хламслив, стоя вплотную к своему одеревеневшему пациенту, поднял руки до уровня плеч и стал шевелить в воздухе пальцами так быстро и уверенно, словно играл как прославленный пианист на невидимой клавиатуре невидимого рояля. Затем он сложил руки перед собой и стал потирать ладони. Глаза у него были закрыты.

— Такое встречается реже, чем болезнь Вклопа, — бормотал он. — Несомненно... Это... клянусь всем, что содрогается в конвульсиях... это именно так... в моей практике уже был один такой случай, совершенно удивительный... но где и когда это было?., очень подобный... насколько мне помнится, тот человек увидел привидение... да... да... он заявлял, что увидел привидение — и в результате — шок, от которого чуть не скончался... или, точнее... все-таки скончался...

Ирма нервно переступила с ноги на ногу.

— Да, шок... будем исходить из этого, — продолжал Доктор, раскачиваясь, приподнимаясь и опускаясь на носках; глаза у него при этом были по-прежнему закрыты. — А из одного шока можно вывести другим шоком... Но как и где?.. Как и где... Посмотрим.. посмотрим...

Терпение Ирмы иссякло.

— Альфред! — воскликнула она — Альфред, сделай же наконец что-нибудь. Сделай что-нибудь!

Казалось, Доктор не расслышал ее — столь глубоко он был погружен в свои мысли.

— А что если... но надо знать, чем был вызван шок, его масштабы, определить, какой участок оказался подверженным больше всего.. и надо прежде всего знать, какое крайне неприятное или ужасное-явление вызвало..

— Неприятное? Ужасное явление! — вскричала Ирма, — Да как ты смеешь такое говорить, Альфред! Ты же прекрасно знаешь, что это я, я так вскружила голову этому бедному созданию, что он рухнул на пол! Это из-за меня он теперь весь такой одеревенелый и ужасный!

— Агэ! — воскликнул Доктор. — Ага!

Было совершенно ясно, что он не слышал того, что сказала Ирма. Он казался еще более возбужденным и полным энергии, чем раньше.

— Клянусь всем тем, что прагматично, что это... если нет, то...

Он запустил руку в карман и извлек оттуда маленький серебряный молоточек, который стал по-жонглерски крутить между пальцами. Его жесты были быстрыми и текучими как ртуть, брови подняты.