Остров мужества - Радзиевская Софья Борисовна - Страница 8

Ванюшка сам это придумал, но тут же уверился, что Степан именно так и скажет, и поэтому обиделся. Правда, Степан не со зла, смеётся по-хорошему, не то что Фёдор. Тот и не скажет, взглянет только да отвернётся, а на душе враз неладно станет. Ну, всё равно, про сон говорить и Степану не хочется. Ванюшка вздохнул, собрал с пола свалившиеся оленьи шкуры, присев на краешек нар, обулся, полушубок натянул. На ночь они только разувались, да шубы снимали; как ни топи, а мороз всегда найдёт щёлочку в зимовье пробраться, спящий острым зубом царапнуть.

Между тем как дым ни упирался, а морозный воздух выгнал-таки его из избушки. Дверь закрыли. Чистый холодный воздух постепенно согрелся над грудой раскалённых на очаге угольев. Фёдор проворно прикрыл их железным листом, и на листе зашипели на разные голоса жирные куски медвежатины.

— Добро, — довольно проговорил Алексей, положи на нары топор и рогатину. — Посчастливило тебе это железо найти. Чистое мясо теперь есть будем, без угольев.

— На берегу, от бревна отодрал, — отозвался Фёдор, хмурое его лицо немного прояснилось от похвалы. — Я что оно там надобно было, не ведаю, а нам сгодилось, — важно добавил он.

Запах жареного мяса не дым, его выгонять не требовалось, даже приятно дразнил аппетит:

— Ужо в котелке морскую воду выпарю, соли соберу, — раздобрев, пообещал Фёдор.

— Пока и без соли обойдёмся, было бы мясо, — ответил Алексей и, вытерев нож, вложил его в ножны и встал. — Кончайте, ребята, путь нам не близкий, а день короткий, — договорил он. — Сапоги-то хорошо ли посохли? Глядите, ноги первое дело беречь надо.

Собрались быстро. Ванюшка прежде всех. Торопить старших не смел, но горел от нетерпения так, что даже отец заметил:

— Щёки-то у тебя, Ванюшка, как румяные яблоки. — И ласково провёл рукой по густым волосам. — Зарос ты, скоро, как девке, косы заплетать придётся. Ужо сам тебе их прикорочу.

Ванюшка от нечастой отцовской ласки разрумянился ещё больше. Странно было видеть его детское лицо с пушистыми ресницами в этой дикой убогой хижине на краю света.

Фёдор, как всегда, никак не мог сразу удобно намотать на ногу портянку. Отец не торопил: ноги сбить — вся охота пропадёт. Сам будто и не спешил, а всё успел. Ванюшка на него залюбовался: стоит как дуб, двери за ним не видно. Борода по грудь, а не трёпаная, как у Фёдора, аж светится. И не крикнет никогда, а все его слушаются. Да как его не послушаешься?

Ванюшка так занялся своими мыслями об отце, что на минуту чуть моржей не забыл. Но тут же спохватился: «Ой, да когда же Фёдор свои портянки уладит! Моржи ждать не станут, соберутся в тёплые воды плыть. Степан говорит — на берегу их — глазом не охватить. Передохнут — и только их и видели. А он, Ванюшка, и вправду живого моржа ещё не видел, какой он. Первый раз вот отец в море взял и вот… Но на этот раз грустные мысли в голове не держались.

Из избушки вышли с оглядкой: ошкуй дух жареного сала за версту чует, не притаился бы за углом.

Шли по-охотничьи, гуськом; Степан впереди, Ванюшка за ним, старался ступать след в след, приговаривал тихонько про себя: «Ишь, ноги-то долги, размахался — не доступить». Но и сам шагал широко, старался изо всех сил. В промятый след ступать легче, хоть снег ещё и не глубокий.

Отец шёл за Ванюшкой. Молод Степан, а в охоте на берегу Алексей ему первое место уступал: тропу лучше выбрать, зверя выследить, в злую пургу с пути не сбиться, в том со Степаном никто равняться не мог.

Степан шёл легко, чуть вразвалку, будто и не торопился, а поспеть за ним трудно. Ванюшка немного прошёл, а уж жарко стало, и расстегнул бы ворот, да отец не велит: простынешь, говорит, и враз трясовица хватит.

Ещё в жар бросало оттого, что впервые на настоящую охоту шёл, не за кем-нибудь — за моржами. Кутел? своему новому покоя не давал, с плеча на плечо перекидывал. Вздумал на ходу прикинуть — как оно моржу в загривок попадёт, да чуть Степану на спине полушубок не пропорол. Отец сзади ему легонько по шее стукнул:

— Ты на дело пошёл аль на баловство? Гляди, назад тебя заверну, сиди, избу стереги.

Ванюшка надулся, покосился с опаской — Фёдор не приметил ли? Отец скажет, да и отстанет, а Фёдор как прицепится, всю дорогу зудеть будет. На счастье, Фёдор ничего не приметил, шёл, как всегда, ссутулясь, глаз от земли не подымал, про себя только что-то тихо поговаривал недовольно.

«С чего он такой? — удивлялся Ванюшка. — И кутело у него самое лучшее, отец ему сам отковал да приладил! Мне бы такое, я бы…»

Но тут Ванюшке перед самим собой стало неловко. Ему отец ведь тоже кутело отковал на славу. В медвежьем жире закалено, а уж вострое — махнуть бы сейчас, да нет, отец рассердится и впрямь домой погонит. У него слово твёрдое.

Ванюшка вздохнул, сняв рукавицу, осторожно потрогал жало кутела. Эх, и вострое! Палка вот только короче Степановой. А всё одно, замахнуться — хорошо зверя достать можно.

Степан остановился.

— Стороной возьмём, — сказал он. — Ошкуй тут тропу проложил. По ней и пойдём.

От удивления Ванюшкины голубые глаза стали совсем круглыми.

— На что нам ошкуева тропа? — спросил он. — Ошкуй сметливый, — пояснил Степан, — тропу выбирает с толком, где трещина снегом присыпана — приметит и обойдёт. Зато человеку идти за ним без опаски можно.

— Без опаски? Как бы не так, — проворчал Фёдор. — А может, он шёл, шёл да и затаился где, нас поджидает, коли сметливый.

Ванюшка вздрогнул, невольно задержал шаг, поближе к отцу. Но Степан только усмехнулся.

— У ошкуя своя смётка, а у нас толк в голове, — сказал он. — Я как на промысел иду, толку-то полны карманы натoлканы.

По медвежьей тропе, и правда, идти стало легче: тяжёлые лапы снег примяли, да ещё дорожка обходила все неудобные места. Ванюшка это почувствовал, остыл и задышал ровнее.

Скоро Степан опять остановился: медвежья тропа круто заворачивала налево, к морю.

— Здесь, — проговорил он негромко, — сейчас до обрыва дойдём, а под обрывом отмель, там, чай, и залежка. Рёв-то и отсюда слыхать.

Прислушались. Со стороны моря доносился страшный гул, то утихал, то нарастал, точно морской прибой. «Хрюкают? — подумал Ванюшка. — Нет, мычат, лают. Ой, да что это? Никак звон колокольный?» Ванюшка схватил Степана за рукав.

— Звонят, слышишь? — сказал он дрожащим голосом.

— Дурной ты, — ответил Степан, — где тут колоколу быть? То они под водой голос подают, которые на берег ещё не вылезли. А мычат да хрюкают на берегу. Не близко они. Их и за версту слышно. Боязно тебе, что ли?

Ванюшка вспыхнул.

— Не боязно, — ответил сердито и отвернулся.

— Лихоманка охотницкая забирает, — усмехнулся Алексей. — Привыкнешь, однако к морю подаваться надо.

Хрюканье, лай всё слышнее. Вдруг Степан остановился так резко, что Ванюшка не удержался, ткнулся ему головой в спину.

Тропа привела их к высокому обрыву и кончалась у глубокой узкой расселины. Обрыв крутым откосом падал к низкой и ровной полосе берега у самой воды. По расселине можно было спуститься на берег.

Ванюшка заглянул вниз и, попятившись, прижался к отцу, замер. На берегу не было пустого места, сплошной слой бурых тел покрывал его. Тела эти шевелились: одни уползали и с шумом и плеском скатывались в воду, другие выбирались из воды, цепляясь огромными бивнями за землю, а то и за лежащих моржей. Где не было свободного места — укладывались прямо на лежащих, вторым слоем. Не все спящие на это соглашались: иные с рёвом поворачивались, били нахалов бивнями. Те не оставались в долгу, начиналась драка, но часто тут же и кончалась: драчуны вдруг засыпали и храпели так, что дрожал воздух.

— Тuнки-то, тuнки[9] — сколь велики, — прошептал Ванюшка. — Гляди, лежит, а голова на бок свёрнута, тинки не пускают ей прямо лечь. А дух от них, аж дышать нечем.

— Тут ещё ветерок повевает, — усмехнулся отец. — Ты бы вниз слез — там вовсе худо от ихнего духа станет.