Колен Лантье - Оливье Жан - Страница 4

Перед эшафотом какой?то тучный капитан с явной радостью следил за приготовлениями к казни.

Где Гийом видел это лицо? Сколько их промелькнуло перед ним за последние дни! Карл Наваррский и его приближённые, важные сеньоры и жирные аббаты, должно быть, смотрели на казнь с крепостных стен.

– Скоро тебя коронуют, босяцкий король! – крикнул капитан.

За цепью солдат Гийом увидел лица женщин и мужчин, искажённые горем. Его душа переполнилась безграничной любовью к этим труженикам, любовью, которая облегчила ему предсмертные муки. Добрые, честные крестьянские лица!

Топор блеснул на солнце. Перед глазами всё заволокло красным – солдатские шлемы, тополя и небо.

Кровь широкой струёй хлынула из запястья. По обычаю, палач отсёк своей жертве правую руку, и снова как бы издалека донёсся голос капитана:

– Ты хотел стать королём? Вот тебе и корона, король Жаков!

Палач нахлобучил ему на голову раскалённый треножник. Каль испустил единственный пронзительный крик, который слился с отчаянным воплем толпы. Губы его задрожали.

– Он молится! – зашептали со всех сторон.

Но он не молился. Позднее палач передал его слова: «Всё это свершилось Недаром. Горсть добрых семян, брошенных в почву, не пропадёт». Палач рассказывал также, что лицо несчастного исказилось от ужасного ожога, но на устах блуждала улыбка. Толпа стояла слишком далеко от помоста, и никто не мог подтвердить достоверность этих слов. Помощник палача подтолкнул Гийома к плахе, и палач отрубил ему голову.

Толпа рыдала. Жизнь не успела ещё покинуть это доблестное сердце, как толстый капитан королевских стрелков рухнул на землю. Стража бросилась к нему: две стрелы пронзили его насквозь.

– Мессир Готье Маллере мёртв! – растерянно воскликнул один из стражников, охваченный безграничным страхом.

– Те, кто убил капитана, умеют обращаться с луком! – пробормотал другой стражник.

Острым взглядом он осмотрел фасады и крыши ближайших домов.

– Помоги мне лучше унести труп, – проворчал его товарищ. – Мужики уже поговаривают о чуде.

На эшафоте палач поднял голову Гийома Каля и осторожно опустил её в кожаный мешок.

Эпилог

Одри уводил Колена и Вернеля через огороды и виноградники. Все трое бежали пригнувшись. Они не пытались скрыть горькие слёзы, катившиеся у них по щекам. Из чердачного окна на городской площади все трое смотрели на последние муки и казнь Гийома Каля.

Оставив товарищей в Нуантельском лесу, чтобы они разбили лагерь, друзья два дня назад пробрались в Клермон, надеясь как?нибудь вызволить вождя Жаков. Отдавая себе ясный отчёт в опасности этого дела, они готовы были на всё, лишь бы вырвать Гийома из рук мучителей. Но было уже поздно. Они не знали, что Гийом Каль не предстанет перед судом. Охраняемый денно и нощно в смрадной камере, он выйдет из неё прямо на эшафот, а, по приказу Карла Наваррского, жителей города оповестят о казни не раньше чем за три часа.

– Сегодня вечером этот боров Маллере не попирует с сеньорами, – сказал Вернель. – Я тоже давно заготовил для него стрелу. Почему ты не подстрелил кого?нибудь другого, Одри? Ведь вокруг помоста было немало дичи.

– На этот раз капитана нельзя было упустить. Колен скоро возвратится в Париж, и Готье Маллере, лёжа в могиле, никому не расскажет, что наш парижанин был с Жаками во время их восстания.

– Но ведь Париж вольный город, Одри!

– Этьен Марсель не ответил на наш призыв. Мы разбиты. Придёт и его черёд. Войско сеньоров уже идёт туда. Оно скоро осадит Париж.

Они взобрались на поросший папоротником бугор и спустились в ложбину. Между деревьями ещё виднелась Клермонская башня. На противоположном склоне зелёные волны дубовой листвы колыхались, уходя к горизонту.

Колен Лантье глубоко вдохнул свежий воздух, напоённый ароматами леса.

– Я не хочу возвращаться в Париж. Поймите меня, Одри и ты, Вернель. Несмотря на проигранную битву, вы будете вести вольную жизнь.

– Вольную, но суровую, – возразил Одри.

– И опасную, – добавил Вернель.

– Я знаю, что вы мне поверите, друзья. Я теперь видел такую безысходную крестьянскую нужду и такой произвол сеньоров, что уже не могу вас покинуть. Быть может, мы сумеем хоть чем?нибудь помочь этим бедным людям.

– Близятся кровавые дни, – сказал Одри. – Оставайся с нами, Колен. Позднее решишь, как поступить дальше. Твой ум и твоя рука нам пригодятся.

Вспорхнула птица, разорвав, как шёлковый занавес, неподвижную листву деревьев. В последний раз юноша обернулся к Клермону. Полуденное солнце не разогнало тёмных туч, нависших над башней.

– Прощай, Гийом, прощай, верный друг! – взволнованно прошептал Колен.

И вслед за Одри и Вернелем он скрылся под сенью громадных дубов.

[1] Наследник французской короны назывался дофином потому, что до своего восшествия на престол он был наместником в юго?восточной области Дофине, присоединённой к Франции в 1349 году. Карл (будущий король Карл V), девятнадцатилетний неопытный юноша, Генеральные штаты, главную роль в которых играли города, а среди них – Париж, фактически взяли в свои руки управление государством. Они оттеснили на задний план духовенство и дворян, постановили взимать и с них военные субсидии (и притом в значительных размерах), потребовали проведения реформ в Королевском совете и отставки наиболее ненавистных всем парижанам сановников. Дофину пришлось скрепя сердце пойти на некоторые уступки, но за старых слуг своего отца он держался крепко, несмотря на их всем известные злоупотребления. Тогда и произошло то знаменательное событие, о котором в повести рассказывает Колен Лантье: 22 февраля 1358 года парижане во главе с Этьеном Марселем ворвались во дворец и на глазах у дофина убили двух его ближайших советников, Шампанского и Нормандского маршалов. На перепуганного Карла Этьен Марсель надел свою красно?синюю шапку; это были цвета Парижа – дофин как бы попал под опеку восставшей против него столицы. Через месяц он бежал из Парижа и стал собирать войска, чтобы взять город силой и вернуться к себе во дворец властелином.

Здесь надо рассказать о Карле Злом. В ту пору было ему 26 лет, и был он, по свидетельству современника, человеком небольшого роста, ума быстрого и проницательного, отличался большим красноречием и ласковостью в обхождении. Вместе с тем своё прозвище он успел уже получить по заслугам. Примечательна его судьба. По своему отцу, Филиппу д’Эвре, был он правнуком короля Филиппа Смелого, а по матери, Иоанне, – внуком Филиппа Красивого. В 1328 году пресеклась старшая линия (в которой корона всегда передавалась по прямой линии от отца к сыну) королевского рода Капетингов, правившая во Франции с 987 года. После смерти сыновей Филиппа IV остались от них только дочери. Тогда и был выработан так называемый Салический закон о престолонаследии, по которому французская корона, в случае отсутствия сыновей или братьев, не передавалась ни принцессам, ни их сыновьям, но переходила к старшему представителю боковой линии Капетингов (им мог оказаться дядя, двоюродный брат или племянник покойного короля). Сделано это было для того, чтобы на французский престол не вступил внук Филиппа Красивого – сын его дочери Изабеллы, ставший в 1327 году английским королём Эдуардом III. По европейским феодальным законам, применявшимся в Англии, Испании и в других странах, внуки королей по материнской линии наследовали корону предпочтительно перед боковыми родственниками. Во Франции же, в интересах укрепления национального государства, которому угрожали давнишние притязания английских королей, был введён Салический закон, отстранивший в первую очередь Эдуарда III, а во вторую – Карла Злого.

Оба они не желали считаться с этим «нечестивым нововведением», и оба стремились присвоить себе желанную корону: английский король действовал силой, наваррский король – хитростью.

Карл Злой владел маленьким, расположенным на северных склонах Пиренейских гор, королевством Наварра, доставшимся ему от матери, и многочисленными землями и поместьями в Нормандии. Его владения были расположены на крайнем юге и на крайнем севере Франции. В своём южном королевстве он бывал редко, и оно было ему нужно, главным образом, для того, чтобы набирать там воинов. Его политические интересы заставляли его жить главным образом в Париже или неподалёку от него, и главным козырем было для него господство в Нормандии. Ведь он мог в любую минуту, если ему это было выгодно, предоставить англичанам возможность высадиться на французский берег.