Адюльтер - Коэльо Пауло - Страница 42

Мы идем, взявшись за руки, потому что холодно, а перчатки меня раздражают. Заворачиваем в симпатичный бар и выпиваем понемножку. В ларьке у трамвайной остановки муж покупает тот же сувенир, что покупал в прошлый раз, – зажигалку с логотипом города. В ту пору он курил и бегал на сверхдальние дистанции.

А сейчас – курить бросил, но считает, что с каждым днем дышит все хуже. Задыхается, когда мы идем быстрым шагом, а когда мы бегали по берегу озера в Ньоне, я заметила, что он выдыхается раньше, чем должен, как ни пытается это скрыть.

Вибрирует сотовый. Долго роюсь в сумке, отыскивая его. А когда наконец достаю, там уже дали отбой. На экране в категории «пропущенные» вижу имя моей подруги – той самой, что страдала от депрессии, а потом благодаря лекарствам вновь обрела радость жизни.

– Если хочешь отзвонить – пожалуйста.

Спрашиваю, зачем бы мне это делать. Его не устраивает мое общество? Хочет, чтобы нашу прогулку прервали люди, которым совершенно нечего делать, кроме как проводить целые часы в бессмысленных разговорах?

Мое раздражение передается ему. Может быть, это эффект бутылки шампанского, к которой мы присоединили только что две порции джина? Как ни странно, его досада успокаивает и расслабляет меня – значит, я опять становлюсь человеком со свойственными ему эмоциями и чувствами.

Замечаю, что Интерлакен странно выглядит без лыжных марафонов. Кажется городом-призраком.

– Здесь нет лыжной трассы.

И быть не может. Мы – посреди долины, с обеих сторон окруженной высоченными горами, а по краям – озерами.

Он заказывает еще две порции джина. Предлагаю переместиться в другой бар, но муж решил бороться с холодом с помощью спиртного. Давно уж мы не занимались этим.

– Да, я знаю, что прошло всего десять лет, но когда мы попали сюда впервые, я был молод. Мне было к чему стремиться, мне нравилось свободное пространство, а неизвестность меня не пугала. Неужели я так переменился?

Но тебе только тридцать лет. До старости, согласись, еще далеко.

Не отвечая, он выпивает свою порцию залпом и устремляет взгляд в пустоту. Он уже не похож на идеального мужа, и, как это ни странно, меня это радует.

Выходим из бара, возвращаемся в отель. По дороге нам встречается уютный и красивый ресторанчик, но мы, к сожалению, уже заказали столик в другом, в итальянском заведении. К тому же еще очень рано – плакатик на дверях извещает, что посетителей будут обслуживать только с семи вечера.

– Давай выпьем еще джина.

Кто этот человек рядом со мной? Неужели Интерлакен оживил угасшие воспоминания и приоткрыл ящик Пандоры?

Я не отвечаю. Но мне не по себе.

Потом спрашиваю, не отменить ли нам заказ, чтобы поужинать прямо здесь?

– Один черт…

Вот как? Неужели он теперь на своей шкуре испытал все то, что испытывала я, когда называла депрессией все, что происходило со мной?

Мне – не один. Я хочу ужинать там, где у нас заказан стол. Там, где мы когда-то поклялись друг другу в любви.

– Зря мы сюда приехали… Неудачная была идея. Я хочу завтра же вернуться домой. Задумано-то было как нельзя лучше… Заново пережить зарождение нашей любви. Но разве это возможно? Нет, конечно. Мы – взрослые, зрелые люди. И живем теперь под таким давлением, о каком раньше и не подозревали. Мы должны обеспечивать базовые потребности – здоровье, образование, питание… Пытаемся развлекаться на уик-эндах, потому что так поступают все, а поскольку нам не хочется выходить из дому, считаем себя в чем-то ущербными…

Вовсе нет. Мне никогда не хочется. Я бы с удовольствием дома сидела и ничего не делала.

– Да и я тоже. Но наши сыновья? Они хотят другого. Мы не можем допустить, чтобы компьютер заменил им весь мир. Они еще слишком юные. И вот мы тащим их куда-то, увозим, делаем с ними точно то же самое, что наши родители – с нами и что наши бабушки и дедушки – с ними. Это называется нормальная жизнь. По-ученому выражаясь, наша семья эмоционально структурирована. Иными словами, если один из нас нуждается в помощи, другой всегда готов сделать для него все возможное и невозможное.

Понимаю. Вот, например, отправиться туда, где все полно воспоминаниями.

Еще одна порция джина. Муж, прежде чем ответить, некоторое время сидит молча.

– Вот именно. Но неужели ты считаешь, что воспоминания способны заполнить настоящее? Скорее наоборот – они меня душат. Я обнаруживаю, что уже не прежний, что стал совсем другим. Все было хорошо, пока мы не приехали сюда и не выпили этого шампанского. А вот теперь я отчетливо сознаю, что живу далеко не так, как мечталось мне, когда мы оказались в Интерлакене впервые.

А что же тебе мечталось?

– Да глупость, конечно… И все же это была мечта. И я бы мог ее осуществить.

А все-таки?

– Ну, я мечтал распродать все, что у меня было в ту пору, купить корабль и странствовать по свету вместе с тобой. Отец бы, конечно, рассвирепел, что я не пошел по его стопам, но мне это было бы неважно. Мы бы заходили в порты, брали бы какую-нибудь работу, чтобы заработать денег на дальнейший путь, – и снова снимались бы с якоря. Знакомились бы с людьми, которых никогда прежде не видели, открывали бы места, которые не значатся в путеводителях. Приключение. При-клю-че-ние – вот что было моим единственным желанием.

Он заказывает еще стаканчик и выпивает с невиданной быстротой. Сама я не пью – мне и так уже немного дурно, потому что мы не ели с утра. Мне хочется сказать, что если бы он исполнил свою мечту, я была бы счастливейшей женщиной на свете. Но лучше промолчать – ему и так скверно.

– Потом у нас появился ребенок.

Ну и что? Наверняка есть миллионы супружеских пар с детьми, которые сумели реализовать то, о чем он лишь мечтал.

– Все же, наверно, не миллионы. Тысячи, – отвечает он, подумав.

Выражение его глаз меняется: теперь в них не злость, а грусть.

– Бывают минуты, когда мы останавливаемся и начинаем анализировать все – и наше прошлое, и настоящее. И то, чему научились, и то, где ошиблись. И я всегда боялся таких минут. Я могу обмануть их, утверждая, что всегда делал правильный выбор, но они требовали небольших жертв с моей стороны. Ничего серьезного.

Предлагаю немного пройтись. Глаза его вдруг теряют блеск, гаснут и обретают странное, отчужденное выражение.

Он ударяет кулаком по столу. Хозяйка смотрит испуганно, а я прошу принести мне порцию джина. Хозяйка отказывает. Бар закрывается, потому что вскоре начнется время ужина. Подают счет.

Жду, что муж как-нибудь отзовется. Но он лишь достает бумажник и бросает на стойку купюру. Берет меня за руку, и мы выходим на холодную улицу.

– Боюсь, если буду слишком много думать о том, что могло бы сбыться да не сбылось, меня затянет в какую-то черную яму.

Мне знакомо это ощущение. Мы уже говорили об этом в ресторане, в тот день, когда я изливала ему душу.

Он как будто не слышит.

– …и там, в глубине, услышу, как чей-то голос говорит мне, что ни в чем нет смысла. Мироздание существует миллиарды лет и будет существовать, когда тебя не станет. Мы живем в микроскопической частице исполинской тайны и так и не получаем ответы на вопросы, не дававшие нам покоя еще в детстве. Есть ли жизнь на других планетах? Если Бог – добр, почему он допускает, что люди страдают и мучаются? И прочее, в том же роде. И – что совсем уж скверно – время течет безостановочно. И часто без всякой видимой причины я чувствую неимоверный страх. Это происходит и на службе, и в машине, и когда я укладываю детей. И смотрю на них с нежностью и со страхом: что случится с ними? Да, они живут в стране, обеспечивающей нам безопасность и спокойствие, но что ждет их в будущем?

Да, я понимаю, о чем он. И мне кажется, не мы одни напряженно размышляем об этом.

– И когда я вижу, как ты готовишь завтрак или ужин, то время от времени думаю: вот пройдет лет пятьдесят или даже меньше – и один из нас останется один и будет плакать каждую ночь, вспоминая, как мы были когда-то счастливы. Дети вырастут и разлетятся. А тот из нас, кто переживет другого, станет немощен и хвор и будет постоянно нуждаться в посторонней помощи…