Дело принципа - Азимов Айзек - Страница 3

Он метнул на меня враждебный взгляд исподлобья:

– Сейчас вы скажете, что это ваша работа.

– Конечно. Вы подсознательно чувствовали, что поступаете правильно. Вы намеренно подставили себя под увольнение, чтобы всю оставшуюся жизнь служить искусству. Готлиб, друг мой, идите сейчас домой. Пишите роман и не соглашайтесь на аванс меньше ста тысяч долларов. Производственные издержки не стоят разговора – всего несколько пенни на бумагу, так что и вычитать из моих пятидесяти тысяч ничего не придется.

– Вы сумасшедший, – сказал он.

– Я убежденный, – возразил я. – И в доказательство я плачу за завтрак.

– Вы таки сумасшедший, – повторил он дрогнувшим от удивления и ужаса голосом и на самом деле дал мне заплатить по счету, хотя не мог не понимать, что мое предложение было всего лишь риторической фигурой.

На следующий вечер я ему позвонил, Конечно, следовало бы подождать еще. Не надо было его торопить, Но я сделал в него кое-какую инвестицию – завтрак обошелся мне в одиннадцать долларов, не говоря уже о четвертаке на чай, – и я беспокоился о судьбе своих вложений. Это, я думаю, понятно.

– Готлиб, – спросил я, – как подвигается роман?

– Нормально, – сказал он отсутствующим голосом. – Я уже отстучал двадцать страниц, и выходит отлично.

Тем не менее голос его звучал так, как будто все это его не интересует. Я спросил:

– Так чего же вы не прыгаете от радости?

– Насчет романа? Не говорите глупостей. Мне позвонили Файнберг, Зальтцберг и Розенберг.

– Ваша рекламная фирма? То есть бывшая ваша?

– Да, они. Не все сразу, конечно, звонил мистер Файнберг. Он хочет, чтобы я вернулся.

– Надеюсь, Готлиб, вы им сказали, как вы теперь далеки…

Он меня прервал:

– Оказывается, заказчик объявления насчет освежителя пришел в экстаз от моего экземпляра. Они хотят организовать целую рекламную кампанию как в печати, так и на телевидении и хотят, чтобы ее организовал автор самого первого объявления. По их мнению, я проявил смелость, решительность и полное понимание духа рекламы восьмидесятых. Они и дальше хотят иметь рекламу такой же силы, а для этого им нужен я. Конечно, я обещал подумать.

– Готлиб, это ошибка.

– Я им должен врезать как следует. Я не забыл те эпитеты, с которыми старый Файнберг выбросил меня на улицу – несколько слов на идише.

– Готлиб, деньги – это мусор.

– Верно, Джордж, но я хочу знать, о скольких баках мусора идет речь.

Я не слишком обеспокоился. Я знал, как необходимость писать рекламные тексты травмирует чувствительную душу Готлиба и с каким облегчением вернется он к своему роману. Надо было только подождать – и (как гласит золотая пословица) природа возьмет свое.

Но реклама освежителя вышла в свет и произвела фурор. раза «вонь гони вон!» была на слуху у всей американской молодежи, и каждое ее повторение волей-неволей рекламировало продукт.

Вы, наверное, и сами это помните – да что я говорю, конечно, помните, поскольку в тех изданиях, для которых вы пытаетесь писать, сформулированные с помощью этой фразы отказы стали неотъемлемым атрибутом, и вы не раз должны были испытать это на себе. Появилась и не менее успешная другая реклама того же сорта. И тогда я вдруг понял. Азазел дал Готлибу ум такого рода, что способен поражать людей своими сочинениями, но так как он (Азазел) мелкая сошка, он не мог настроить разум только на романы. Да он, Азазел, и вообще мог не знать, что такое роман.

Ладно, разве это было существенно?

Не могу сказать, что Готлиб был очень доволен, придя домой и увидев у дверей меня, но все же он не настолько потерял стыд, чтобы не предложить мне зайти. Я даже с удовлетворением заметил, что он не мог не предложить мне пообедать, но постарался (как я понимаю) испортить мне удовольствие, заставив довольно долго держать на руках Готлиба младшего.

Не хотел бы я повторить такой опыт.

После обеда, когда мы остались в столовой одни, я спросил его:

– И как много мусора вы теперь зарабатываете?

Он взглянул на меня с укоризной:

– Не говорите «мусор», Джордж. Это неуважение. Пятьдесят тысяч в год – это, я согласен, мусор, но сто тысяч плюс очень приличные проценты – это финансовое положение. А кроме того, я собираюсь основать собственную фирму и стать мультимиллионером, то есть выйти на уровень, когда деньги становятся доблестью – или властью, что, конечно, одно и то же. С той властью, которая у меня будет, я выброшу из бизнеса Файнберга. Я ему покажу, как говорить мне такие слова, которые ни один джентльмен не должен себе позволять говорить другому. Кстати, Джордж, вы не знаете значения слова «шмендрик»?

Тут я ему не мог помочь. Говорю я на нескольких языках, но урду в это число не входит.

– Так вы разбогатели.

– И планирую разбогатеть еще.

– Могу ли я в таком случае напомнить вам, Готлиб, что это произошло только в силу моего согласия на ваше богатство, взамен чего вы, в свою очередь, обещали мне половину ваших заработков?

Брови Готлиба взлетели чуть не на середину черепа.

– Вы согласились? Я обещал?

– А вы не помните? Я понимаю, что такие мелочи легко забываются, но мы, к счастью, все это записали, подписали, заверили нотариально и все такое прочее. У меня с собой даже оказалась фотокопия соглашения.

– Хм. Могу я взглянуть?

– Разумеется. Я только должен подчеркнуть, что это всего лишь копия, так что, если вы ее случайно разорвете на клочки при попытке рассмотреть поближе, у меня все равно сохранится оригинал.

– Разумный ход, Джордж, но вы напрасно опасаетесь. Если все так, как вы говорите, то у вас никто не отберет ни грана, ни скрупулы – короче, ни цента ваших денег от вас не отнимут. Я – человек принципа и чту все соглашения до последней буквы.

Я отдал ему фотокопию, и он тщательно ее изучил.

– Ах, это, – сказал он, – Это я помню. Конечно, конечно. Здесь вот только одна маленькая деталь….

– Какая? – спросил я.

– Вот тут сказано, что все это относится к моим заработкам в качестве романиста. Джордж, я не романист.

– Вы же собирались им стать и всегда можете им стать, как только садитесь за машинку.

– Но я больше не собираюсь, Джордж, и не думаю, чтобы еще когда-нибудь сел за пишущую машинку.

– Но ведь великий роман – это бессмертная слава. А что могут принести вам ваши идиотские лозунги?

– Деньги и деньги, Джордж. И большую фирму, у которой я буду единственным владельцем. В ней будут работать тысячи жалких оформителей, саму жизнь которых я буду держать у себя на ладони. У Толстого такое было? Или у Дель Рея?

Я не мог поверить своим ушам.

– И после всего, что я для вас сделал, вы откажете мне в ржавом центе из-за одного только слова в нашем торжественном соглашении?

– Вы сами писать не пробовали, Джордж? Мне бы никогда не удалось описать суть так точно и так кратко. Мои принципы заставляют меня придерживаться точной буквы соглашения, а я – человек принципа.

И с этой позиции сдвинуть его было нечего и думать, и я даже не стал вспоминать о тех одиннадцати долларах, что я тогда заплатил за нага завтрак.

Не говоря уже про двадцать пять центов на чай.

Джордж встал и ушел и был при этом в таком эпическом горе, что у меня язык не повернулся предложить ему сперва заплатить за свою долю выпивки. Спросив счет, я увидел сумму – двадцать два доллара. В восхищении от точного расчета Джорджа, я понял, что мой долг – оставить полдоллара па чай.