Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Избранное

Петров Сергей

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Избранное - Петров Сергей - Страница 27

Изменить размер шрифта:

1980-е

(«Тучи громыхали, серые, как танки»)

Тучи громыхали, серые, как танки.

А старик рыбачил с моста на Фонтанке.

И была Фонтанка тихой, как болото,

так что вяз в ней цокот лошаденок Клодта.

При луне волшебной старичок рыбачил,

словно дряхлый призрак, душу раскорячил.

Сух он был, как палка, и немножко нервный.

Лез на небо в тучи замок Инженерный,

и воспоминаний темные останки

плыли под луною по краям Фонтанки.

Трепыхалась нежно бабочка былого

на крючочке востром возле рыболова.

Было дальней жизни старику не жалко.

Глядь — из вод поганых выплыла русалка.

При луне студеной голизною блещет,

по воде ногами, как хвостищем, хлещет,

на уде взлетая, шлепается грузно,

и блестит, играет шелковое гузно.

Тут совсем не стало сил у бедолаги,

вытянуть русалку не было отваги.

И у ней-то, видно, не осталось силы,

у былой русалки, — рот перекосило,

и в ночи несчастной, при луне советской

исказилась харя мукою мертвецкой.

И ушла русалка на свою свободу —

в глубину речную, в ледяную воду.

На реке Фонтанке кончилась рыбалка,

и в обнимку с дедом уплыла русалка.

1980

СОРОК МУЧЕНИКОВ

Сорок мучеников поспели —

значит, подопрелый март пришел,

жареные жаворонки сели

стаею на предпасхальный стол,

и того, кто духом нищ и гол,

теплые последние метели

в ризы белоснежные одели

и ему кондак весенний спели,

и на лбу воздвигли ореол.

Каждый мученик, как заунывный вол,

головой помахивая, вел

борозду свою в былом апреле.

И Тебе молюсь я еле-еле:

Господи, услыши мой глагол!

На стихиры душу положив,

я на сорок мучеников жив.

1980

РЕРИХ

(фуга)

Ты смесь из снега, льда, и неба, и заката,

отравленная высотой лазурь.

По каменным хребтам стучит арба арата,

где зорь разлита розовая дурь.

Ах, эта вышина и бездна нежилая,

где можно медленно сходить с ума!

Перед тобой разверзлась Himalaya —

страна, где блещет вечная зима.

Но все в тенях, как будто неживые,

стоят тибетские костры сторожевые

и охраняют в Божью Землю[8] вход.

Мохнатый бродит возле скал народ.

Не шелохнется каменная масса,

и из скупой земли не бьет родник,

и говорит скуластый проводник:

"Монастыри и храмы — это Хласа[9] ".

А на большом снегу стоят, как знаки,

как иероглифы диковинные, яки.

Они стоят горбатою стеной,

рогатой и лохмато-шерстяной.

Они жируют мирно и легко,

несут тяжелое, по пуду, молоко.

А при вратах буддического храма,

разодранный, как Божья монодрама,

огромный, сизо-черный, словно яма,

сидит разинутый бог смерти Яма

и лижет брюхо красным языком.

С такою темной сказкой я знаком,

и пахнут свечи сладкой панихидой,

и я стою в куреньи ста свечей.

И молча я молюсь: Эх, Боже мой! Не выдай

меня великой ямине вещей.

На ярых высях, в стороне от бед,

у хриплой смерти на крутом пороге,

разламывая горные отроги,

и на сползающей Бог весть куда дороге

стоит жемчужным чучелом Тибет.

И в Ведах его веденье сокрыто,

во шлоках заклинательных санскрита.

Бегом от жара в горы скачут льдины,

снега сухие порохом шуршат,

от чистой белизны недвижимы вершины,

и в них сквозит душа Упанишад,

когда таинственно бормочет ум:

ом мани падме хум,

ом мани падме хум.

А ламы лысы, и сам Будда пас их —

отары в желтых или красных рясах.

Бесчисленно в стадах монгольских приращенье.

Спит в Петербурге Азия твоя,

о позлащенное коловращенье

с пугливой ланью бытия.

Ом мани падме хум — бормочет стадо

и смотрит в небо угловатым лбом.

Открыто, словно в грозный храм ограда,

бессмысленное слово ом .

Что наша жизнь? Не ячья, не коровья,

а человечья? И тибетский врач

мне говорит и врет в ответ: Не плачь!

Противу смерти есть запас здоровья.

Здоровье в нас — как личной смерти завязь,

и мы живем, самим себе не нравясь,

и говорим надгробные слова,

и криком врач протыкивает завесь:

— Что? Крыса там? Бьюсь об заклад, мертва!

Да кто же сдох? Мышонок или я?

— Течет Нева простором нелюдским.

По Петербургу Азия моя

проходит бастионом Щербатским,

с лицом бурхана, долу не клонясь,

как брахман в шубе или русский князь.

А петербургская зима поет

по-блоковски и по-кабацки,

и бастион мне лапу подает

по-княжески и просто по-щербатски.

И я когда-то честью дорожил —

нет, не монашеской, а всероссийской! —

и я когда-то как отшельник жил

поблизости от храмины буддийской.

И вспоминается мне невзначай:

пугливый, словно в зоопарке лама,

в Дарджиллинге сосет душистый чай,

как гость и пленник, Далай-лама.

Средь строгих бриттов тяжелы ему

монашеские нудные оковы,

и приглашает в Хласу потому

размашистого князя Щербатского.

А лань — как лама, в круге бытия

беспомощно-смиренная мадонна.

И в Петербурге Азия моя

и в золоте, и в камне, и бездонна.

И не грущу я о своих потерях,

пусть я в годах и пусть мой груз велик.

Я, как дубовый древлерусский Рерих,

подъемлю в горы свой мордовский лик.

И шерпы над вершиной вознеслися

и заперли последние слова:

Россия, Азия, не мышь, не крыса,

но тварь животная и всё еще жива.

И в челюсти зажав, как бы бессмертья кара,

меня жует, и душит, и трясет

глубь ледяная Гауризанкара

со стужей — стражею космических высот.

Я ханский внучек, маленький малай[10] я,

обличий мне не надобно иных.

И дыбится судьбою Himalaya.

Жизнь — как скопленье пауз ледяных.

Божья Земля — перевод слова Лхаса (прим. авт.)

Более правильное название Лхасы (прим. авт.)

Мальчик (татарск.)