Выбери любимый жанр

Вы читаете книгу

Избранное

Петров Сергей

Выбрать книгу по жанру

Фантастика и фэнтези

Детективы и триллеры

Проза

Любовные романы

Приключения

Детские

Поэзия и драматургия

Старинная литература

Научно-образовательная

Компьютеры и интернет

Справочная литература

Документальная литература

Религия и духовность

Юмор

Дом и семья

Деловая литература

Жанр не определен

Разное

Техника

Автомобили и ПДД

Прочее

Драматургия

Фольклор

Военное дело

Последние комментарии

оксана2018-11-27

Вообще, я больше люблю новинки литератур

К книге

Professor2018-11-27

Очень понравилась книга. Рекомендую!

К книге

Vera.Li2016-02-21

Миленько и простенько, без всяких интриг

К книге

ст.ст.2018-05-15

И что это было?

К книге

Наталья222018-11-27

Сюжет захватывающий. Все-таки читать кни

К книге

Избранное - Петров Сергей - Страница 10

Изменить размер шрифта:

(Часть вторая)

Киноцефалия! Святой ломбард! Амбар,

куда сумбурные уложены пожитки!

Рабов и бар безбожный бар,

их обирающий до нитки,

чтоб голый мир забрать в смиренную рубашку,

чтоб не шатались души нараспашку,

чтобы прикрыть прекрасный райский срам...

Сарай вселенский! Хрюкающий храм!

Прихрамывая, прешь ты по буграм,

по выбоинам, по горам, по ямам —

страной экранов, и картин, и рам,

ценой утрат и травм, расплатой мелодрам,

потопом Ноевым всемирных телеграмм, —

по трактам, автострадам и дворам,

и полотняным море-окияном

ревет со всем оркестром окаянным

трагический трам-тара-рам.

Проходишь краем кривд и косоглазых правд —

и сохнет дерево, одно на весь ландшафт,

и сохнет дерево — от мудрости досрочной,

и сохнет дерево — от дури непорочной.

Сухое дерево три века проскрипит,

печать скрепит проскрипции законом —

и душу вон! Возвысясь над амвоном,

перед наляпанным, что клякса, фоном

хрипит в дуду и врет в три горла Еврипид,

священнодействует Софокл над саксофоном,

и шествует прохвост, профан и солдафон,

ликуя ликами и кулаками,

и сам Аристофан расписывает фон,

где птицы спарились лукаво с облаками.

Киношествует в новшествах Эсхил —

котурны он таскает как бахилы.

Сатурново кольцо вертится что есть сил,

и дурно пахнут хилые ахиллы.

Киноцефалия —

конец и край!

Хвост, бюст и талия,

валяй — виляй!

Киноцефалия,

знай дуй-играй!

О киноцефалический,

три-ум-фаллический,

о обезьяний рай!

Природу раствори, как зыбкое окно

в тяжелом воздухе, махровом, густопсовом!

Мигает в сумраке бессонном полотно

афинским и ночам и совам.

Циклопий глаз горит. Кренит, как борт, экран.

Топочет он что конь. Сухое море взрыто.

Хохочет хор харит. Кряхтит подъемный кран.

Грохочут барабаны и копыта.

Разодрана завеса. В царство быта

Зевеса выслали. Уже кипит Титан,

и книга Соломонова раскрыта.

Из плексигласовых часов текут пески.

Стоит сырой сарай, как скиния тоски.

Совиный глаз горит. С Еленою парит

на планере Парис, парит не уставая,

и хорохорится хохлатый хор харит, —

о моровая грусть и мудрость мостовая!

Киноцефалия

бежит за мной,

держа за талию

весь шар земной.

Мать твою молнию

и в шар, и в ось!

Эх, кабы кол в нее!

Авось, авось!

А бородач, смотря на ню да инженю

патриархально, матримониально,

мамон почесывает: Ин женю

сынов своих, покуда на корню,

невесткины охальства извиню, —

всё лучше, чем оженятся повально!

Где взять русалочек, кикимор и шишиг?

У этих шаг — не шаг, а только шик,

лошадки заводной заученная походь.

Но могут страсти истинной отгрохать

на грош или на шиш. От каждой вспышки — пшик.

Шагает пшют как шах, за ним трясется похоть.

Киноцефалия! Моя, моя насквозь,

пока не околею я, калека!

Авось пронжу, как нож, авось проткнусь, авось

рожусь из жути с видом человека!

Киноцефалия! Отплюнь меня, отбрось!

Авось хоть час с тобой побуду врозь!

Ты — Библия от века и до века,

ты — филькина слепая фильмотека.

Мы выродки твои и мигом цугом минем,

а ты — как вечный караван-сарай.

Помянем мы тебя авосем иль аминем?

Хвост, бюст и талия — играй, играй!

Я, как платок, закапан и заплакан,

закопан до корней на смертную полынь,

посажен на кол и поставлен на кон;

но как мохнатый павиан-диакон,

вращаясь звероликим зодиаком,

на радость скорпионам, львам и ракам,

тельцам, и козерогам, и собакам,

мартышкам, гамадрилам и макакам —

всей пастью, и всей шерстью, и всем мраком

не возглашу тебе: Аминь!

И вечной памяти тебя я не предам,

не гряну с хором «Взбранной воеводе...»,

как пьяный поп пустившись по природе

притопывать в косматом хороводе,

вытаптывать в безумном огороде

лихое «Во саду ли» по грядам.

Киноцефалия! Был ясень, да засох.

Киноцефалия! Гляжу я вбок, как Бог.

И странничаю я в пространстве драном

за страшным и раскрашенным экраном,

где самого себя окликнул я врасплох.

Киноцефалия! Зачем тебе дрожится?

Зачем рожается чужая рожа вкось?

Зачем дешевкой жизни дорожиться

и, как собака, сторожить ложиться

ложь — истину, пробитую насквозь?

Ужели с жалостью придется подружиться?

Ужель с ужимками мне суждено ужиться,

и сам я — трижды маленький Авось?

1965

(«Я стал теперь такая скука»)

Я стал теперь такая скука,

такой житейский профсоюз,

что без повестки и без стука

я сам в себя зайти боюсь:

а ну как встретят дружной бранью,

за то, что сдал, за то, что стих,

за то, что опоздал к собранью,

к собранью истин прописных?