Абсолютное программирование - Петров Сергей - Страница 29

Еще через полтора часа я с по-прежнему трезвым Ашотом топчусь среди других таких же пар на танцполе возле эстрады под тягучие звуки оркестра. На эстраде в это время четверо почти нагих разноцветных девушек исполняют какой-то в высшей степени эротический танец. Ашот ведет прекрасно. Картина за нашим столом радикально изменилась. Соболев сидит рядышком с хохочущей Энн и, не обидно облапив ее, что-то бесконечно долго нашептывает ей на ушко. С другой стороны стола так же близко сидящие Катька и Ричард ведут между собой оживленный разговор на совершенно не понятной обоим смеси языков. Вся группа, кроме, естественно, Соболева, прилично пьяна.

К одиннадцати вечер завершается. В Москве уже два часа. Число трезвых участников вечеринки сократилось до двух – Соболев и Ашот. Соболев вдруг сообщает, что завтра трудный день и надо быть в форме. Ричард с трудом с ним соглашается. Ашот незаметно для всей компании расплачивается за ужин корпоративной пластиковой карточкой. Ресторанная публика еще гуляет, на эстраде какой-то местный давидкопперфильд извлекает голых девушек из парящего над сценой серебристого облачка. Завидев продвижение нашей компании в полумраке зала, он интересуется у публики, не желает ли та, чтобы леди, выходящие в данный момент из зала, предстали перед всеми в обнаженном виде. Публика одобрительно гудит. Фокусник просит навести на нас свет. Когда голубой луч выхватывает из темноты нас с Катькой, зал взрывается аплодисментами и смехом. Мы приветственно машем ручками во все стороны и посылаем воздушные поцелуи. Уже в дверях мы слышим, как артист смущенно поясняет, что он так и не успел приступить к исполнению фокуса.

Ашот грузит Ричарда и Энн в настоящее лондонское такси – черную громадину с английским дворецким за рулем, и, немного подумав, садится вместе с ними – убедиться, что исполнительный директор будет доставлен по месту жительства, и завтрашняя конференция не осиротеет. Соболев долго прощается с Энн и трясет руку Ричарду. Такси отбывает. Соболев несет нас с Катькой в свой номер. Занавес. Конец первого акта. Вернее, начало…

…Утром я проснулся одновременно со своей носительницей. Хилый лондонский рассвет с трудом пробивался сквозь тяжелые портьеры. Наше общее тело лежало поперек широченной кровати отведенного ему номера. Вспомнилось, что вечер имел довольно длительное продолжение в номере Соболева, где распаленный наличием сразу двух «девушек б/к» президент организовал развеселую оргию. Энергии этого человека можно только завидовать. Ее хватило даже на то, чтобы в итоге, когда я от усталости больше не могла пошевелить ни языком, ни пальцем, вполне пристойно напялить на меня почему-то катькино платье, дотащить до моего номера, снова раздеть и уложить в постель. Катька, помнится, на это никак не реагировала – она храпела, бесстыдно раскинув руки-ноги, на гигантской, даже по меркам пятизвездочного отеля, кровати президентского номера.

В дверь тактично стучали. За те усилия, которые потребовались мне для совершения подъема, похода к двери и ее открытия, можно было бы вполне надеяться на дополнительные премиальные от фирмы. За дверью оказался английский юноша в гостиничной униформе и с тележкой, уставленной затейливо сервированным завтраком. Он, похоже, всякого навидался за время службы в этом постоялом дворе. Не уронив ни капли английского достоинства, он проследовал к столу, разгрузил свою телегу и с поклоном отбыл, даже не намекнув на чаевые. Только закрыв за ним дверь и доползши до ванной, мы обнаружили, что единственной нашей одеждой по-прежнему преданно служит маленький золотой крестик. Увидев в зеркале сверкающее голое тело, мужчина похолодел от ужаса. Женщина отреагировала спокойнее, показала то ли себе, то ли кому-то воображаемому «фак», и полезла в душ.

При голом завтраке, среди кофейников, молочников, булочек и тарелок с пориджем, обнаружилась записка на украшенной вензелями и водяными знаками гостиничной бумаге: «Машенька, к десяти будь внизу в холле. Соболев». Ниже розовыми шариковыми чернилами нарисовано сердечко и приписано небрежным катькиным почерком: «Обожаю тебя!». Вспомнилось, что ночное приключение в основном состояло в том, что супружеская чета согласованными действиями доводила до исступления скромную переводчицу, выпускницу МГИМО, и только время от времени они отвлекались друг на друга. Живущий во мне мужчина содрогнулся. Живущая во мне женщина улыбнулась и налила третью чашечку кофе.

Когда Большой Вениамин оглашал дребезжанием мокрые окрестности, наша компания уже катилась в арендованном на время конференции лимузине в утреннем деловом потоке. Смущенно молчали. Я и Соболев сидели сзади, я смотрела в окно, Соболев копался в своей электронной записной книжке. Катька намеревалась заняться шопингом, поэтому расположилась впереди, непривычно слева от водителя, и сосредоточено листала какую-то книжонку, наверное, с перечнем магазинов.

Конференция как конференция. Первый день – пленарное заседание, дальше три дня по секциям, круглый стол, прощальный ужин – и бай-бай. Сидя позади Соболева в президиуме, я изредка шептала ему в волосатое ухо особенности перевода звучащих с трибуны докладов. Основную часть примитивного технократического диалекта Соболев понимал сам. Вступительное слово мужественно сделал похмельный, о чем конференция не догадывалась, Коллмэн. Когда под аплодисменты зала он тяжко усаживался рядом с нами, я помахала пальчиками сидящей в первом ряду Энн и получила в ответ лучезарную улыбку. Потом выступил какой-то свадебный генерал из НАСА, потом, с перерывом на обед, какие-то производители спутников и наземных станций, компьютерщики и интернетчики долго вещали про свои замечательные достижения и с помощью разных презентационных устройств доказывали, какие они молодцы и как близко мы стоим пред светлым днем всепланетарного триумфа космического Интернета. Вкусное – доклад большого русского ракетного босса о готовности носителей и полигонов к быстрому развертыванию спутниковой группировки, – заготовлено на вечер. Я, в отличие от озабоченной качеством перевода своей хозяйки, слушал доклады с возрастающим интересом. Оказывается, сидя на своей Крыше и обделывая каждый свои делишки, мы с Виталием прошлепали самую настоящую революцию в информационном бизнесе. Мы, конечно, знали, что работы по спутниковому Интернету идут полным ходом, но пропускали сообщения о них мимо ушей – когда-де это будет! Так вот, лопухи, это будет завтра! Малюсенькая штыревая антенночка, масюпусенький копеечный тюнер-трансивер, дохленькая интерфейсная карточка – и каждый пользователь, будь он якутский оленевод или московский торговец фальшивой водкой, имеет высокоскоростной каналище прямо в Великую Сеть. Можешь просто броузер поставить и из порно-сайтов не вылазить, а можешь торговый сервер подвесить и виртуально гнать своих ребрастых оленей и ректификатную водку хоть в Новую Зеландию. Не говоря уже о скорой и неминуемой смерти традиционных проводной и сотовой телефонии, телевещания, видеопроката, аудио– и видеобизнеса, банковского дела, таможен, государственных границ, бумажных денег… Единственное, что слегка охлаждало мой восторг – это мое сокровенное знание о грядущем конце света. А ведь какой бы мог быть замечательный мир!

Пока я поражался и мысленно рвал на несуществующей голове несуществующие волосики, настал вечер, а с ним и наш с Соболевым черед взгромоздиться на трибуну. Коллмэн, наглотавшись за день таблеток, пришел в себя и представил «друга Майкла» с таким подъемом, что осовевший за долгий день зал вскинулся чуть ли не овацией. Еще бы им не аплодировать! Все их дружные дорогостоящие усилия уперлись теперь в одну простую-препростую вещь – кто и как за три месяца вытащит в космос шесть с лишним сотен маленьких ушастых спутников. То есть, они, конечно, знали, кто и как должен это сделать – все давным-давно определено контрактами. Но идущий к трибуне овеянный надеждами зала грузный человек имел один маленький дефект, о котором глупые иноземцы за три сотни лет со времен Петра так и не научились вовремя вспоминать – он был русским.