В огне аргентинского танго - Алюшина Татьяна Александровна - Страница 14

– Замолчи немедленно! Или я засуну тебе кляп в рот! Поняла?

– Да иди ты знаешь куда? – заорала в ответ она и выдернула руку из его захвата. – Плакальщик хренов!

Они стояли друг напротив друга, как два врага, как два диких зверя, вступивших в схватку на смерть, – глаза в глаза, ненавидя друг друга в этот момент. И никто из них не слышал, как, проскрипев, открылась, а потом закрылась, хлопнув под собственной тяжестью, входная дверь дома, и не видели, как вышла на крыльцо застольная компания, не слышали, как Кирилл окликал их несколько раз, пытаясь понять, что происходит.

– Ты свою жизнь в унитаз сливаешь и тянешь за собой всех окружающих! – уже во все горло зло орала Лиза. – Да, умер ребенок, это страшное, безумное горе, но это не значит, что должна закончиться и твоя жизнь!

– О чем ты берешься судить, идиотка?! – заорал он в ответ, схватил ее за обе руки и тряхнул. – Ты понятия не имеешь, что значит потерять ребенка! Что это такое!

– Да, я не знаю, что такое терять своего ребенка! И, надеюсь, никогда не узнаю, и мои дети доживут до счастливой старости! Но я хорошо знаю, что такое смерть младенца, родного человечка! – резким движением обеих рук она скинула его ладони и ткнула его указательным пальцем в грудь. – И я отлично знаю, что вытворяют такие, как ты! Лучше всех знаю, как вы вокруг себя выжженное поле оставляете и гробите жизни родных и близких! Вы оплакиваете не дитя потерянное, а себя без него, свое чувство пустой вины! Ах, как замечательно, как профессионально вы скорбите! Как же я без него!

– Лиза, прекрати! – прокричал испуганно Кирилл и кинулся вниз по ступенькам к ним. – Перестань немедленно!

– Заткнись! – она гаркнула на него так, что он остановился, как вкопанный. – Не вмешивайся!

Кирилл совершенно оторопел. Он никогда не видел свою маленькую, хрупкую сестренку в таком состоянии и предположить не мог, что она способна на такую силу воли и эмоций. Протасов попытался снова ухватить ее за руку и что-то сказать, но она откинула эту ладонь в сторону и опять ткнула его в грудь маленьким пальчиком, не дав ему заговорить.

– Высшая степень эгоизма! Великая жалость к себе! Ах, я в непереносимом горе, я так виноват, жить не хочу, уйду следом! Не трогайте меня! И такое вытворяете, тащите за собой на тот свет в ужас, кошмар и разрушение и родных, близких и друзей! Ты подумал, что ты делаешь со своими родителями, с бабушкой?! Они потеряли Алису, а теперь они теряют и тебя! Ты их преждевременной смерти хочешь или тебе по фигу? А твои друзья? Вон Кирилл лишним словом или намеком боится, не дай бог, ранить твою нежную истерзанную душу! И все должны помнить, что у тебя горе, и фильтровать слова, и говорить про это нельзя, ни-ни! А почему?! Почему нельзя говорить о светлой памяти замечательного ребенка?!

Она тыкала и тыкала его пальчиком в грудь, усиливая свои слова, а Глеб уже не пытался ее останавливать, перебить или хватать за руки, смотрел на нее, почернев лицом, и желваки ходили у него на скулах.

– Сбежать на хутор черт знает где или в монастырь какой, или к братьям каким-нибудь, или вон в Гималаи проще всего! А что, ни о чем не беспокойся, ни за что отвечать не надо, скорби себе, и все дела! А продолжать жить куда как страшнее и труднее! И не просто жить, а научиться снова радоваться и жить на полную катушку! Ты здоровый, сильный, талантливый мужик, ты обязан жить в десять, в сто раз больше, теперь и за себя и за Алису свою, за нее тоже проживать жизнь, обязан родить троих, пятерых детей, передать свои гены, таланты, силу, научить правильной жизни, научить любить!

– Все сказала? – холодно и спокойно спросил он.

– Нет, не все! – сбавила тон Лиза. – Ты талантливейший инженер-механик, прикладник, руководитель, таких специалистов, как ты, в стране по пальцам пересчитать, и ты это знаешь! А ты в леса сбежал! – Она шагнула вперед совсем близко к нему. – А кроме скорби и жалости к себе, ты что-нибудь сделал для своего ребенка? Ты поставил ей свечку в церкви, заказал молебен, поговорил с батюшкой? Не важно, веришь ты в это или нет. Ну а если это существует все-таки? И батюшка тебе бы объяснил, что помнить умерших надо со светлой грустью, не печалиться, что они ушли, а радоваться и благодарить, что были рядом с тобой, и вспоминать только светлые счастливые моменты, проведенные вместе.

– Теперь ты закончила? – прорычал он.

– Да, не трудись, Протасов, – снова повысила тон она. – Я дорогу с твоего подворья хорошо запомнила! – и развернулась к брату: – На фиг вы ему железки дарили, надо было простынь подарить!

– Ка-акую простынь? – икнул обалдевший Кирилл.

– Белую! – рявкнула Лиза. – Чтобы одел и пополз на кладбище, сэкономит родным на гробу и похоронах! Дай ключи от машины!

– Зачем? – тупил Кирилл.

– Мы уезжаем! – объяснила Лиза и подошла к нему, протянув руку за ключами. – Дай ключи!

– Как уезжаем? – все еще не понимал происходящего братец, но ключи вытащил и отдал сестре, как под гипнозом. – Ночь на дворе, и выпил я, не могу за руль.

– Я поведу! Вы со мной или остаетесь? – зло спросила она, посмотрев на Маню. – У вас там, кажется, баня была по расписанию? Так парьтесь, а я поеду!

– Лизка, ты сдурела! – возроптал Кирилл, осознав, наконец, всю серьезность ее намерений. – Куда ты ехать собралась, ни черта не видно, ночь на дворе!

– Пойдем, Кирилл, – ухватила его под локоть Маня. – Извини, Глеб, что так получилось, мы поедем, наверное.

– Ты-то что извиняешься? – прорычал, как усталый лев после битвы, Протасов.

– А ей есть за что, думаю, это ее «благие намерения»! – ответила за Маню Лиза и наигранно елейным тоном поинтересовалась: – Я угадала, Манечка?

– О чем это она? – насторожился Протасов.

– Идем, правдолюбка ты наша, – вздохнула Маня и подтолкнула слегка Лизу в спину, вперед. – По-моему, все, что могла, ты уже совершила.

– Нет, девки, вы что, действительно всерьез уезжать собрались? – возмутился Кирилл.

– Собрались, – подтвердила ему жена и развернулась к веранде, обратившись к застывшим от потрясения и притихшим работникам: – Коль, ты нам ворота открой. Вер, а ты принеси наши сумки, хорошо?

Протасов не стал прощаться и ничего не сказал, развернулся и ушел куда-то в темноту, подальше от людей, как чудовище из «Аленького цветочка».

Лизу поколачивало крупной нервной дрожью тяжелого адреналинового «отходняка», когда она села за руль и ждала, пока сумки положат в багажник и все усядутся.

– Лиза, ты ненормальная! – возмутился братец, забираясь на пассажирское сиденье впереди. – Зачем ты ему наговорила все это? И так безжалостно!

– Я не знаю, – зло ответила Лиза, пытаясь попасть трясущейся рукой в замок зажигания ключом.

– Я и представить себе не мог, что ты можешь быть такой жесткой и отчаянной! – Он смотрел на нее потрясенно. – Что ты можешь так вот орать, такие жестокие слова говорить человеку, не щадя его, что ты такая…

– Я тоже не знала, – оповестила она братца, наконец попала ключом в зажигание, завела машину, повернула к нему голову и потребовала: – Садись-ка ты назад, к жене, нечего на меня тут выхлопом дышать, а то загорюсь!

– Сбрендила! – понял братец, но таки пересел, сопровождая свое «переселение» шумным ворчанием и громким хлопаньем дверцами.

– Лиза, ты все-таки поосторожней, – напомнила Маня, – там и на самом деле темно и ни фига не видно.

– Я осторожно! – напряженно ответила Лиза и пояснила, выезжая за ворота, которые стали медленно закрываться за машиной, как только они проехали: – Мне сейчас надо что-то делать, занять себя чем-то, скинуть пары, а то я взорвусь изнутри на куски!

– Господи, Лизка, что ты наделала! Он теперь нас видеть не захочет! Никого! И не пустит на двор вообще! Так мы хоть рядом были, не оставляли его совсем одного! Ну зачем ты ему наговорила все это? Что тебя понесло? – возмущенно переживал Кирилл.

– Пустит, не причитай, как бабка старая! И разве вы меня не для этого сюда привезли, а? – снова завелась Лиза, не успев еще остыть от прежнего боя. – Или это твоей жены инициатива? А? Маняша? Это такой твой план был? Ты хотела, чтобы я с Протасовым побеседовала, поговорила по душам?