Алтарь - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 20

С дальней от реки стороны холма послышались горестные выкрики, истошный вой. Дикарка встрепенулась, подняла голову, отерла ладони об одежду, побежала туда. Изекиль не шелохнулся. Он знал, что случилось — в поселок принесли от моря покойницу. А потому жрец лишь ближе придвинулся к пламени, пропитываясь блаженным теплом.

Великий Амон-Ра не спеша уводил свою золотую ладью к горизонту, на мир опускались сумерки. Вскоре появились хозяева землянки: мужчина и женщина в возрасте, девушка, безусый юноша немногим старше ее и еще двое мальчишек, примерно семи и десяти лет. Все вместе они скрылись за пологом, но уже через мгновение дикарка выскочила наружу, выкатила из угасающего костра в глиняную плошку несколько угольков, опять ушла. Вокруг полога возник прямоугольник дрожащего красноватого света.

Служитель всесильной Аментет ждал — теперь он умел это лучше всего. Он подождал, пока погаснет свет. Потом подождал, пока утихнут шорохи. Затем подождал еще пару часов — на всякий случай. И лишь когда белый диск полной луны забрался в самый зенит, колдун поднялся, вознес богине молитву о «черном глазе» и вошел под полог.

«Черный глаз» не позволял жрецу различать цвета, но в остальном Изекиль видел все как днем. Изнутри землянка показалась куда более просторной, нежели снаружи. Здесь помещались сразу две широкие постели, на одной из которых отдыхали мужчина и женщина, а на другой дикарка прижималась к безмятежно посапывающему юноше. В торцевой стене были проделаны две укрепленные жердями полки, на которых, завернувшись в шкуры, спали мальчишки. Очаг внутри, как оказалось, имелся — тоже выкопанный в глине, рядом с узким столом. Под потолком, на тонких жилах, покачивалась пахнущая дымком крупная рыба.

Сперва жрец наклонился к мужчине — сделал глубокий вдох, чуть выждал, растворяя в себе полученную силу и душу. Затем поцеловал женщину. Молодые супруги отдали ему себя следующими, а в заключение жрец использовал мальчишек. Смертные ничего и не заметили, перенесясь из мира снов сразу в поля блаженства, а Изекиль осмотрелся в их жилище еще раз, но уже более внимательно. Особого выбора тут не имелось — шкуры, кожи, меха. После короткого колебания служитель Небесного храма накинул на плечи меховое одеяние мужчины, просунув голову в дыру, украшенную двумя лисьими хвостами, на ноги натянул мягкие меховые сапоги, опоясался ремнем без пряжки, но с несколькими свисающими мешочками. Изекиль распустил узлы, заглянул внутрь и выкинул на стол ненужные ему огниво, костяные крючки и иглы, нити, похожие на льняные, и короткие деревянные колышки. Вместо этого мусора опустил в один из мешочков священный храмовый нож и крепко-накрепко затянул узел.

Силы семи людей, влившиеся в бессмертное тело, заставили сердце биться ритмично и упруго, легкие — до краев наполняться сладким воздухом, мышцы — бугриться от избытка могущества. Ах трепетала от необычайной легкости, а Ка работала с изумительной ясностью.[11] Теперь Изекиль ощущал в себе достаточно мощи, чтобы выполнить свой обет перед всесильной Аментет, вернувшей его в мир, и основать в ее честь новые храмы, вернуть смертным ее культ. Вот только… Селение в несколько землянок было слишком уж жалкой основой для подобного начинания.

К счастью, поглощенные жрецом души дали служителю Небесного храма не только силу. Вместе с силой Изекиль смог поглотить и жизненный опыт смертных, их основные навыки, знание, память. Теперь он мог понимать их речь, знать имена, представлять местность вокруг деревни. Ведал он теперь и то, что в трех днях пути на закат, в месте слияния двух рек, имеется селение уже не из десятка, а из нескольких десятков землянок.

Изекиль вышел под ночное небо, подумал, потом свернул к соседней землянке и с легкостью, с какой усталый каменщик осушает за ужином кувшин хмельного пива, выпил души еще пяти смертных. В дороге лишние силы пригодятся.

Дикарская одежда, хоть и уродливая с виду, оказалась на удивление теплой и удобной. Мягкий мех гладил кожу нежно, словно губы рабыни, не позволяя ветру добраться до тела, а небольшого моросящего дождика, закапавшего на второе утро, жрец и вовсе не почувствовал. Тучи к полудню развеялись, сыромятная кожа обсохла — и все. Обувка тоже мягко обнимала ступню, делая ходьбу легкой и необременительной — словно босиком по теплому песку. Пожалуй, такие сапоги были даже удобнее изящных сандалий, что носили в благословенном Кемете все от мала до велика.

В отличие от могучего Нила, здешняя река петляла, как змея в барханах, да еще и постоянно меняла направление. Поэтому Изекиль, полагаясь на память кого-то из дикарей, двигался по прямой — по еле заметной тропинке, бегущей через сосновые боры от холма к холму. Шел он быстро, решительно, не скрываясь — и, возможно, поэтому осторожное лесное зверье предпочло не показываться у него на пути.

Река открылась неожиданно. Только что он забирался на холм в сумеречном ельнике — как вдруг меж тяжелыми ветвями проглянул свет, и впереди обнаружилась водная гладь. Изекиль спустился по крутому скалистому берегу, присел, ополоснул руки и лицо, выпрямился, заслонив ладонью глаза от солнца.

Родовой поселок здешнего племени находился на противоположном берегу, на мысу, образованном двумя быстрыми реками, каждая не меньше полусотни шагов шириной. Хороший выбор — если иногда доводится держать оборону от разбойников. Однако в таком случае жителям не мешало бы выстроить и стену, а таковой видно не было. Лишь множество землянок, крытых в несколько слоев белой берестой, два смотрящих на реки столба с грубо намеченными чертами лица, большое кострище — слишком большое для обычного очага — на самой вершине и торчащие прямо из земли ветвистые рога.

В деревне, несмотря на дневное время, оказалось немало людей. Правда, они не загорали на солнышке, а занимались делами: кто обстругивал будущее древко странным инструментом, похожим на раковину, кто деловито разделывал огромную лосиную тушу, кто рубил дрова, превращая длинные жердины в небольшие палочки. Несколько женщин, окружив растянутую на колышках медвежью шкуру, старательно отскребали ее от мездры. Ниже, на берегу, двое рыбаков, почему-то совершенно голых, выбрасывали в траву блестящую живым серебром рыбу. Еще несколько лодок, дожидаясь своей очереди, полувытащенные, лежали на берегу.

Чужая память подсказывала, что нужно окликнуть соплеменников, попросить перевезти, но жрец решил не отвлекать смертных от труда; тем более, у него с собой имелся священный нож. Изекиль наскреб со склона и ближайших камней горсть пыли, достал ритуальное оружие, пересыпал пыль через его лезвие, призывая внимание милостивого Себбека — бога не самого важного, а потому вынужденного прислушиваться к воле Аментет. Затем спрятал нож, собрал заговоренную пыль в кулаки и, осторожно просыпая ее перед собой на воду, пошел вперед. Тут следовало быть очень внимательным: если пыли не хватит до противоположного берега, ухнешься в волны и пискнуть не успеешь, если останется лишняя — руки неделю болеть будут. А коли намочить — так и вовсе гореть.

Сея перед собой наговоренный порошок, жрец быстро переставлял ноги. Мягкие сапоги ступали на радужную пленку, что образовывалась на поверхности — та прогибалась, уходя вглубь почти по щиколотку, но вес человека выдерживала. Шаг, еще шаг — до сочной прибрежной осоки осталось всего ничего. Служитель Небесного храма разжал кулаки, развеивая остатки храмового средства, — и выпрыгнул на траву. И поразился странной тишине, повисшей над холмом. Никто из дикарей больше не работал. Смертные стояли на тех местах, где их застало появление Изекиля, и таращились на него так, словно увидели танцующего бегемота.

— Я принес вам слово истины, — мгновенно сориентировался жрец, решив использовать замешательство людей в своих целях. — Я принес вам милость величайшей из богинь и ее волю!

Изекиль направился к людям — но те испуганно попятились, стараясь оставаться не ближе чем в пяти шагах от пришельца.