Багдадский вор - Белянин Андрей Олегович - Страница 78

— А у меня и осталось всего одно, — прямо с места крикнул старик. — Трать его, о мой бесшабашный внук!

— Так, так, так… и чего бы мне эдакого пожелать? — Лев Оболенский изобразил на челе мучительную работу мысли. — Вообще-то, в свете последних событий, когда нас вот-вот обезглавят, наверное, стоило бы… Эй, эмир! Ты, случайно, не передумал нас казнить?

— Вы… свободны, — тупо выдавил Селим ибн Гарун аль-Рашид, опустив голову в знак признания своего поражения.

— Хвала аллаху за такое правосудие! — счастливо возопил Ходжа Насреддин, подпихивая друга в спину. — Бери дедушку и пойдём отсюда в ближайшую чайхану самого дальнего города. В какую-нибудь Басру, например… айда!

— Не пойду.

— Что ты сказал, Лёва-джан?

— Ты иди, а я пока задержусь. Мне кажется, у вас тут надо кое-что поправить… — сощурясь, заявил Лев, странно посматривая на эмира. Тот сидел ни жив ни мертв, белее потолка, и вся площадь совершенно ясно поняла, ЧТО сейчас произойдёт. Не думайте, будто бы на Востоке дворцовые перевороты чрезмерная редкость… Просто обычно их совершают лица, так или иначе приближенные к реальной власти. Всякие внебрачные принцы, опальные сыновья султанов, дети купцов и, на худой конец, великие герои из народа. Но не уличный жулик…

Первым опомнился всё тот же Насреддин:

— Ва-а-х, так ты, о подлейший из соучастников, вознамерился сам стать эмиром?!

— Ходжа, я не…

— Молчи, лукавый преступник с языком пустынной гюрзы! Ты сразил меня стрелой обиды прямо в печень, и она вот-вот выйдет через… нет, это неприлично. Оставим стрелу в покое… Как ты посмел хотя бы помыслить о присвоении себе законного трона эмиров Багдада?!

— Слушай, может, ты всё-таки меня…

— И не надейся, о голоштанный преступатель клятв! Я больше не поверю ни единому твоему слову… Легко ниспровергать эмира, имея за плечами самого большого из всех джиннов! А кстати, у тебя там не будет свободного места визиря?

— Я не буду эмиром.

— А я как раз был бы очень неплохим визирем от народа, потому что… Что ты сказал? — споткнулся домулло. — Как это не будешь эмиром?!

— Да так… не хочу. — Лев благодушно пожал плечами. — Я ведь вор. А всякая политика, дипломатия, интриги, перевыборы… Не, на главу государства долго учиться надо. На фига мне такой геморрой в ранней юности? У меня были совсем другие планы…

— Ка… какие? — не выдержав, пролепетал Селим ибн Гарун аль-Рашид. Кажется, он понял, что власти его лишать всё-таки не будут, но вполне могут сотворить что-нибудь неприятное. А к помосту тем временем активно проталкивалась маленькая, храбрая девушка в платье обеспеченной простолюдинки. Её вез очень убедительный ослик, нагло кусающий всех, кто не успевал сойти с пути. Вместо обычной чадры лицо всадницы было полуприкрыто дорогой вуалью, а глаза горели, как у голодного гуля.

— Джамиля? — не сразу поверил Оболенский, пока девушка, спрыгнув, проскользнула между стражниками и ловко вскарабкалась на помост. Первым делом она немножко повисела у него на груди, обозвав «бесчувственным» и «бессердечным», потом всхлипнула и, повернувшись лицом к эмиру, бухнулась на колени:

— О великий и справедливый правитель Багдада! Я, твоя верная раба и несчастная вдова, прошу милости для этого человека. Не убивайте его, пожалуйста, а?

— Да… мы… собственно… как бы… ну, я не очень и собирался, — затравленно оглядевшись, пояснил Селим ибн Гарун аль-Рашид.

— Тогда почему же вы его не отпускаете?

— Я не отпускаю?! Да пусть идёт, ради аллаха! Хоть на все четыре стороны из моего благословенного города. Я не отпускаю… Это он меня не отпускает!!!

— Лёвушка… — Джамиля посмотрела на Оболенского, на кивающего домулло, на здоровенного джинна, произвела в голове несложные математические вычисления и… бросилась на Льва с кулачками. — Так ты сам захотел стать эмиром?! Ты говорил мне о свободе, о демократии, о равноправии, о конституции и других непонятных вещах, а сам только и ждал своего джинна, чтобы стать эмиром! Тебе так нужен его гарем?!

— Солнышко, — шутливо отбивался Лев под нарастающие смешки толпы, — но согласись, гарем — это единственный плюс во всей работе президента. Где ещё ему расслабляться после споров о Курильских островах или опохмелки в Ирландии?

— Лёва-джан, — даже обиделась Джамиля, — но там же полно старух и всяких разукрашенных дур, которые сами и тарелку вымыть не смогут, и в ком… компь…ютере ничего не смыслят! А я уже слова «Микрософт Ворд» и «Пейдж Мейкер» выучила…

— Ты у меня прелесть! Раз такое дело, какой, к лешему, гарем?! Я отказываюсь от эмирства! Эй, Селим ибн Гарун аль-Рашид, ты меня слушаешь?

— Только этим и занимаюсь… — сухо буркнул эмир.

— О, да у тебя начинает проявляться сарказм, — искренне удивился Лев, — а от сарказма уже недалеко до иронии, ты выздоравливаешь на глазах. Вот, собственно, нечто подобное я и намеревался пожелать. Граждане багдадцы! Ваш эмир по сути своей человек неплохой и неглупый, просто чересчур серьёзный. А потому менять его мы не будем! Мы его… подкорректируем… Бабудай-Ага!

Доселе молчавший джинн послушно склонился к Багдадскому вору, внимательно вслушиваясь в его указания. Вся площадь ждала, затаив дыхание и вытянув шеи. Потом по широкоскульному лицу Бабудай-Аги пробежала довольная улыбка, он снисходительно кивнул, хлопнул в ладоши и… исчез. Если зрители ждали каких-то шумных спецэффектов с громом, молниями и конфетти, то вынуждены были разочарованно развести руками. Селим ибн Гарун аль-Рашид, зажмурившийся и вжавшийся в кресло, осторожно ощупал себя и открыл глаза. Ничего такого зримого с ним не случилось… В смысле, рога на лбу не выросли, уши не удлинились и речь вроде бы осталась по-прежнему человечьей, а не ослиной, к примеру…

— Ну и чего ты добился? — краем рта прошипел Ходжа.

— Сейчас увидишь, должно сработать… — точно так же отмазался Лев. — Расскажи ему какой-нибудь анекдот.

— Кому ему?

— Балда, эмиру!

— За твои анекдоты у нас сажают на кол, — душевно пояснил Насреддин, улыбаясь так, словно у него перекосило лицо. — Я ещё очень молод, я могу исправиться, доучиться на муллу, в конце концов… Лёва-джан, давай скажем, что мы пошутили, и скромненько попросим прощения?!

Стоящая рядом Джамиля восприняла тихую панику Ходжи по-своему и, загородив собой массивного Льва, вновь бухнулась на колени перед оживающим эмиром:

— О мудрый и благородный владыка Багдада! Я, бедная вдова, припадаю к твоим стопам с мольбой о справедливости. Пощади жизнь этого человека! Он спас меня и многих честных мусульман сразу от восьми пустынных гулей. И ещё одного, моего бывшего… но тоже очень страшного!

— Каких гулей? Почему спас? Ничего не понимаю… — нервно отмахнулся правитель, и все поняли, что сейчас он способен как казнить, так и помиловать. Раз глупый Багдадский вор отпустил могучего джинна, то теперь всё зависит от настроения эмира…

— Я расскажу! — быстро затараторила Джамиля, её речь то и дело перемежал выразительный ослиный рёв («Иа!»). — У меня был старый муж, и он был гуль! Он всех к себе заманивал, кусал и ел. А потом Лёву заманил и стал пугать, а Лёва — с ним драться, а я его подносом по голове, а он как зазвенит, и на нём до сих пор вмятина. («Иа?! Иа-а-а…») Тогда мой муж укусил Льва за плечо и сразу помер! Наверное, отравился… («Иа. Иа-а…») А потом другие гули пришли, сразу все восемь! И Лёва-джан с Ходжой-эфенди пошли меня спасать. Лёва украл армянского принца с саблей, чтобы он их по…погасил?! («И-и-а-а-а-а…») И всех гулей аракой напоили. А они не пьяные! Потом мы им опиума на угли насыпали, и они все нанюхались… И Ходжа-эфенди тоже, у него уже двоилось и глаза в кучку сошлись. («Иа! Иа!») Лев его на улицу понёс, я гулей сторожила, а принца мы туда ещё раньше затолкали, и я тоже нанюхалась… Вот тут он нас всех и спас! Лёва-джан тоже в комнату пошёл, тоже опиуму нанюхался и всех гулей повёл с минарета летать. («Ий-а-а-а?!») Так и кричал, как на голубей: «Гуль, гуль гуль! Кыш, кыш, кыш!» Но они плохо летали… а падали хорошо. Даже красиво падали! Я не видела, мне домулло рассказал… «Муха больше не жужжит, в мусорном ведре лежит…» А Лев прищемил хвост шайтану, он же не виноват, что гули не летают. Не казните его, пожалуйста… («Иа?») Лёвушка говорил, что это не… не… не педагогично!