Багдадский вор - Белянин Андрей Олегович - Страница 75

— Признаёшь ли ты, старик, эти строки своими?!

— Да.

Вся площадь примолкла, и тихий голос Хайяма долетал до самых дальних её уголков.

— Но восславления греха, запрещённого Кораном, тебе было мало… Ты хвастливо написал о своём самом страшном для истинного мусульманина проступке — о воровстве! И где?! В святом месте — в мечети! Да, правоверные, этот человек ограбил мечеть! Его стихи выдают его с головой:

— И это я написал.

После такого признания над Багдадом пронёсся недоумённый ропот.

Довольный собой казий ещё раз поклонился эмиру и продолжил:

— Но это не всё! Человек, стоящий перед вами, создал сотни стихов, восхваляющих греховную похоть. Не любовь! Ибо, как написано в Коране, мужчина любит лишь своих законных жён, а в рубаи этого безрассудного старца нет ни слова о законной жене! Он разрушает сами основы семьи и брака! Он призывает юношей пить вино и развлекаться на лужайках с музыкантшами, танцовщицами и продажными девками! Вот его слова:

— Я признаю эти стихи.

Теперь уже не ропот, а рокот возмущённых голосов повис в воздухе. Оболенский слушал все обвинения в адрес дедушки, опустив голову. Как бывший работник прокуратуры, он не мог не признать их весомость и состоятельность. Хотя… всё равно бы не вспомнил, что такое «прокуратура».

— О Аллах, всемилостивейший и всемогущий! Если бы только этим ограничивались прегрешения этого человека, мы бы простили его, снисходя к его почтенным годам. Но он посмел поднять руку на… самого Всевышнего! Он, в своём слепом ничтожестве, попытался свалить на Аллаха всю ответственность за свои же грехи. Он бесстыдно обвиняет самого Господа в нарушении законов Шариата. Вы только послушайте, правоверные:

Дальше обвинителю пришлось кричать в полную глотку, дабы хоть как-то перебить фанатичный рёв толпы. Хайям ибн Омар только молча кивнул, в очередной раз подтверждая своё неотъемлемое авторство, и остановить вой оголтелых фанатиков было уже невозможно. Не будем врать, что в вину старика поверили все, для большей части народа его стихи были абсолютно близки и понятны своим истинным, а не поверхностным смыслом. Но были и другие… Дураков, как правило, много не бывает. Но они шумны, энергичны и полны нечеловеческой злобы к любому творцу, пытающемуся жить своим умом — вне понимания их узколобого мира. Поэтому, когда казий патетично бросил в толпу: «Виновен ли этот человек?» — нашлись те, кто счастливо завопил: «Виновен!» Селим ибн Гарун аль-Рашид был очень доволен. Огромный волосатый палач положил тяжёлую пятерню на хрупкое плечо старика…

Вот мы не так давно рассуждали с вами о похожести религиозных догматов, а теперь коснёмся одного, очень яркого, различия. Помните, как сказано у христиан: «Тому, кто ударит тебя по правой щеке, подставь левую…» Это, видимо, для того, чтобы бьющему стало как-то стыдно и он больше не дрался. А может, и извинился в придачу… Но честно предупредим: на пьяниц, наркоманов, садистов и душевнобольных это правило не распространяется! В исламе всё иначе, там официально разрешено «отвечать на зло равноценным злом». Хотя «простивший и смирившийся будет возвышен Аллахом»! Вот видите, им, восточным людям, это можно, а нам… Может быть, именно поэтому мы так легко забываем добрые христианские законы и с присущим русскому человеку смирением, получив по правой щеке, размашисто сворачиваем зачинщику челюсть! Всю челюсть. Чего уж там на пощёчины размениваться…

— Ты хочешь что-нибудь сказать? — Эмир поднял руку с холёными пальцами, посверкал перстнями, и над площадью разом воцарилась тишина. — Говори, ибо следующие слова ты будешь произносить уже перед престолом Всевышнего!

— Я… старый, выживший из ума глупец… — Хайям ибн Омар высоко поднял голову, чтобы никто не видел его слёз. — Я писал свои стихи для людей, обладающих тонким умом, чувствующих шутку, и если над кем и смеялся, так лишь над самим собой. Но я виновен перед Аллахом… И вина моя столь велика, что не имеет прощения! Я… своими руками… послал в Багдад самого прекрасного, самого умного, самого почтительного из всех юношей — своего внука Льва Оболенского…

Здесь стоит сделать короткий перерыв ради описания выражений лиц присутствующих. Должен признать, что всё многообразие чисто человеческих эмоций разом проявилось в исключительной полноте и первородной яркости. Народ вытянул шеи и разинул рты — оказывается, ловкий Багдадский вор был внуком знаменитого поэта! Эмир вытаращил глаза, до боли в пальцах впиваясь в подлокотники трона, — ему совсем не хотелось, чтобы на площади, прилюдно, вспоминали о том, как этот молодец украл рыженькую танцовщицу Ириду! Благородный господин Шехмет молил небеса, взявшие Льва Оболенского, чтобы те его ни за что не возвращали! А сам Багдадский вор шумно рыдал на плече у Ходжи Насреддина, вытирая мокрый нос его же фальшивой бородой, потому что «таких хороших слов он от дедушки с детства не слышал»…

— Да, мой бедный внук был вором… это я сделал его таким. Ибо если у народа нет своего героя, то и неуловимый солнечный зайчик может разить его врага страшнее удара молнии! Мой мальчик был высоким, сильным, голубоглазым, его нельзя было не заметить в толпе. Быть может, он жил грехом, но у него было большое сердце… Скажите, правоверные, разве он хоть кого-нибудь довёл до нищеты? Разве украл последнюю лепёшку у бедной вдовы? Разве он обидел ребёнка? Разве не раздавал всё ворованное простым людям?

— Воистину так… — прошелестело над базарной площадью, а эмир посмотрел на начальника городской стражи таким взглядом, что тот начал икать.

— Багдадский вор клеймил жадность, глупость и чванство. Он был для вас звуком праздничного бубна, потаённым смехом в ночи, глотком свободы в тисках безжалостного закона. Закона — единого для всех, а потому карающего без разбора… Стражи сказали, что мой внук уже… на небесах… Зачем мне жить? Пусть и моя стариковская голова падёт к неумолимым стопам Закона, разучившегося смеяться.

— О чём ты говоришь, вздорный старик?! — рискнул вставить своё слово казий. — Закон — праведен и дан нам Всевышним для укрепления души и смирения страстей. Тот, кто нарушает законы, идёт против воли Аллаха!

— Ты прав, о почтеннейший… — печально подтвердил Хайям. — Мудрость предпочтительнее беззаботного смеха. Я низко склоняюсь перед каждым мудрецом, учащим в своих книгах юношей правде жизни. Пища для ума, как и пища для тела, должна быть и правильной, и полезной. Мой внук был насмешкой над вашими мудрыми речами… и это плохо! Но что будет с человеком, если его поить только молоком и мёдом? Они очень полезны. Но иногда… редко… всего один глоток ароматного вина способен принести в сердце несказанную радость! Багдадский вор был тем, что заставляло народ улыбаться и… верить.