Багдадский вор - Белянин Андрей Олегович - Страница 63

— Сразу с тремя… Только почему же спал? Я, знаешь ли, очень даже… бодрствовал!

— Только могильная земля исправит горб горбатого… — прочувствованно оповестил домулло, и дверь в комнату открылась. Али-Баба с поклонами ввёл внутрь маскарадного купца. Честное слово, иного эпитета было не подобрать! Чалма поверх медного шлема, рукояти ножей, торчащие из-за голенищ, румийская кольчуга, блистающая в разрезе халата, за поясом ятаган, а длинная белая борода топорщится мочалом под чёрными усами. Чтобы окончательно быть неузнанным, премудрый господин Шехмет перевязал левый глаз чёрной тряпочкой и изменил голос.

— С-с-салам алейкум, поч-чтеннейшие! — старательно заикаясь, произнёс он. — Я самарка-ка-ндский купец Ке-керим!

— Керим, — пояснил Ходжа, все, кроме Оболенского, вежливо кивнули. А Лев в совершенно ненормальном оцепенении впился взглядом в ястребиное лицо начальника городской стражи, даже не дыша от изумления.

— Добрейший хозяин, да продлят небеса твои годы и осыпят твой дом благостями, не будет ли нам позволено сесть и насладиться беседой четверых достойнейших мужей, ибо каждому из нас есть что рассказать миру, — многозначительно выдал Насреддин, подпихивая Али-Бабу. Тот сразу вспомнил о законах гостеприимства, захлопал в ладоши, и всё тот же мальчик Касим быстренько произвёл на столе надлежащую смену блюд.

— Да простит Аллах моё нетерпение, о великодушнейший Али-Баба, но твоя доподлинная история известна всем. — Когда присутствующие уселись, «брадобрей» вновь взял нить разговора в свои руки. — Я бы мог рассказать много чудесного, но мои уста сковывает печать обета. Ибо обещал я Всевышнему не раскрывать чужих секретов и не выдавать личных тайн до тех пор, пока само Небо не призовёт души усопших к Страшному суду! Но, быть может, молодой господин с голубыми глазами и богатырской статью развлёчет нас какой-нибудь сказкой?

Лев молчал, всё так же открыв рот и не сводя глаз с напряжённого Шехмета.

— Эй! Эй, уважаемый, я к тебе обращаюсь! — Оболенский не реагировал. Поняв наконец, что все усилия пропадают втуне, домулло почтительно обернулся к так называемому купцу: — Тогда, быть может, мой спутник, благородный торговец Керим из Самарканда, поведает нам занимательную историю?

— М-м… кх… ну, я, вообще-то, не… — Чувствующий себя не в своей тарелке Шехмет не сразу вспомнил о том, что надо заикаться. — Особенных историй как бы и не было… так, мелочь всякая. Служба, разъезды, стражи… ой! Торг-говля, это… стран-ны всякие, стольк-ко интер-р-ресного, уй! Но всего н-не запомнишь… ага.

В дверь постучали, молча вошла Марджина, прикрывая лицо широким рукавом, и поставила перед Оболенским небольшой кувшин вина, литра на полтора. Именно это и сыграло роль последней капли… Лев вздрогнул, соединил в памяти Шехмета и кувшин, после чего повалился в приступе дикого и абсолютно неуправляемого хохота! Он совершенно по-детски, упоённо заливался смехом, он ржал, как лошадь на свежий анекдот, он уже едва дышал, перемежая короткие всхлипы с придушенным хихиканьем, и никак не мог успокоиться…

— Н-ну, и что же т-тут смешного… — непритворно заикаясь, звенящим от ярости фальцетом выдавил глава городской стражи, его пальцы нервно заплясали на рукояти кривого ятагана.

Надо отдать должное Льву, в какую-то минуту он сумел вовремя остановиться. То есть всей силой воли наступить на горло собственной песне (в данном контексте — хохоту).

— Всё, всё… не кипятись, старик! Дай отдышаться, и я расскажу тебе такую смешную историю, что все правоверные мусульмане вашей епархии просто животики надорвут!

— Сначала скажи — ты ли тот человек, которого называют Багдадским вором?

— Ну я. Пардон, если забыл представиться… Лев Оболенский — тот самый Багдадский вор, собственной персоной. Ещё у кого вопросы есть?

— Нет, — убедившись, что все молчат, объявил домулло, — только, может быть, не надо всё рассказывать, а?

— Пусть говорит! — начальственно разрешил «купец», и Али-Баба поддержал его согласным киванием. Никто и не обратил внимания, куда и как исчезла Марджина…

— Жили-были, значит, я — Багдадский вор — и начальник городской стражи — некий гражданин Шехмет… — торжественно начал Лев, демонстративно игнорируя явное напряжение по крайней мере двух слушателей. Но если переодетое начальство заинтересованно вытянуло шею, то проницательный «брадобрей» обличающе покрутил пальцем у виска. (Жест, чрезвычайно редко встречающийся в мусульманских странах, сильно подозреваю, что Ходжа просто перенял его у щедрого на такие штучки Оболенского.)

— Так вот, шёл как-то раз я — бедовая головушка воровская — по пустыне и причалил к одному бухарскому каравану. А заправлял там некий Гасан-бей, не слыхали?

— Не, не… — тут же открестился Шехмет, — н-не слыхал и н-не хочу!

— Ну и леший с ним! Всё равно он гадом оказался впоследствии… Короче, пригласил он меня в шатёр и поставил на спор пять кувшинов креплёного вина, а один зажал. Якобы для этого самого Шехмета из городской стражи. Тоже сволочь изрядная…

— Э-э… почему же?! Я слы-лышал, будто бы господин Ш-Шехмет — храбрый, мудрый и весьма достойный п-почитания человек!

— Да, да… — сдержанно подтвердил Ходжа. — Его достоинства так велики, что вызывают исключительно одно восхищение!

— У прекрасных дам? — слегка спошлил Оболенский, но его московский юмор не был оценён по достоинству — никто просто ничего не понял. — А ну вас… В общем, решил я от него ночью сбежать. Стырил у Гасана стильную одежонку и влез в здоровенный такой баул с китайскими ширпотребными шароварами. Слушайте, они у вас тоже все рынки оккупировали, да? Ой, отвлёкся… а шестой кувшинчик шахдизарского я, естественно, затащил с собой. Чего ж, думаю, в скукоте-то сидеть? Так с выпивкой, как сами понимаете, было куда веселее… Утречком в лагере — шум, суета, все вопят и друг на друга наезжают — дескать, верблюды мусульманина съели!

— Вай дод! — не сдержался Али-Баба. — Такое точно бывает! Мой дед спал на песке, а его же верблюд за ночь выщипал ему все волосы на голове…

— Все? — не поверив, отвлеклись Лев, Шехмет и домулло.

— Все! Все четыре, клянусь аллахом! — страстно заверил Али-Баба, присутствующие сочувственно пожали плечами. На Востоке в большинстве живут легковерные люди, перечитайте арабские или турецкие сказки — вы поразитесь количеству самого незатейливого вранья и ещё больше — готовности населения принимать всё это за чистую монетку.

— Если тема волосатого дедушки исчерпана, то я, с вашего разрешения, продолжу… — церемонно объявил Лев, ему вежливо улыбнулись — продолжайте, почтеннейший. — Итак, пока суд да дело, мне в туалет захотелось со страшной силой. В бауле нельзя — все шаровары промочу, наружу тоже не выскочишь — мы в воротах стоим. Думаю, ну куда? Ага, ты правильно угадал, прозорливый купец Керим, — именно в опустевший кувшин!

Лицо грозного Шехмета пошло пятнами… Казалось, что вот-вот, и главу городских стражников хватит удар. Он было открывал рот, беззвучно шевеля безвольными губами, и тут же его захлопывал, словно боясь сказать лишнего. Думаю, на самом деле его уже тыщу лет вот так не высмеивали в присутствии посторонних…

— Там, конечно, было потом много всякого, но суть не в этом. Я ведь почему сейчас, при вас, так неделикатно расхихикался? Просто вспомнил, как этот Гасан-бей наливал из этого кувшина этому самому Шехмету, а он…

— Он — не пил! — срывающимся голосом взвыл «псевдокупец». — Ни глотка не пил! Он сразу понял, что это… слышишь, ты?!

— Заикаться не забывайте, уважаемый, — скромно напомнил домулло, господин Шехмет кивнул и продолжил:

— Я т-тоже слышал эту гн-нусную сказку про нашего дорогого и вс-семи любимого нач-чальника стражи. Тебе не удалось его провести! Он не выпил, не выпил, не выпил, чтоб ты знал!

— Я говорю, заикаться не забывайте, э?!