Опергруппа в деревне - Белянин Андрей Олегович - Страница 32

— Ровно льдина плавучая, что по-научному айсбергом прозываемая, а водится в морях северных, — серьёзно подтвердил наш начитанный младший сотрудник. — Льдины той пока кусок малый над водой и виден, а глыбища подводная, неведомая глазу, в десять раз больше будет! Я к тому, что как ни верти, но ить проблема…

Все призадумались. Время позднее, прошлую ночь мы бодрствовали, как римские гуси, может, спать пора? Я тёр покрасневшие глаза, Яга тоже украдкой позёвывала, и только Митька, резко вскинувшись, вспомнил, что так и не рассказал нам самого главного:

— Да ведь мы ж почитай весь день честь матушкину у хором боярских благородно отстаивали! Уж они нас и взашей гнали, и псами цепными грозились, и пушку на колёсиках к воротам выкатили, и ругали прилюдно словами неприятными… А мы на своём стоим — сей же час выдать сюда дьяка-искусителя! Не обломилося нам… Меня-то гражданин Мышкин в единый миг узнал, да тока в дом не пустил, ибо у меня постановления на обыск не было. Энто справедливо. А тока грустно… Уж ежели мы всегда на законе стоим, так нешто нельзя хоть маленькую поблажечку в виде евонного (закону!) переступления?

— Нельзя, Митя, нам закон особенно переступать нельзя, — сонно ответил я. — В другой раз расскажу почему. А сейчас спать очень хочется…

— Так я и ушёл оттудова, но маменьку родную в засаде оставил. Она кустиком придорожным укрылася, да и бдит! Не уйдёт от нас Филимон Митрофанович…

В дверь забарабанили так, что я едва не свалился с табурета. Что за чёрт, кого несёт посреди ночи? Видимо, Митькина речь убаюкала всех, и даже он сам сопел на лавке, поэтому мне пришлось лично топать в сени, разбираться, кто там, собственно, буянит. На пороге стоял недавно обсуждаемый дьяк.

— Вот, покаяться пришёл перед смертью. — Лицо гражданина Груздева было невыразимо благообразно, а на правом боку рясы темнело расплывающееся пятно крови!

Я едва успел его подхватить… Бабу-Ягу, мгновение назад ещё немузыкально прихрапывавшую прямо за столом, неведомой силой поставило на ноги, и она уже расстилала свою шаль на лавке, указывая, куда положить раненого. Тощий служитель культа оказался почему-то невероятно тяжёлым, к тому же, пока я его волок, он за всё цеплялся лаптями…

— Кидай его на спину, сюда вот, да осторожненько. — Наша эксперт-криминалистка уже мыла руки. — А теперича бери ножи острые, точи топор мясницкий, да самогону ему в рот лей обезболивания ради — давненько я мужикам ничего не ампутировала…

— Бабушка-а! — в один голос с дьяком поразились мы.

— А то ить такой опыт пропадает, — с явной издёвкой добила бабка и успокоила: — Да будет он жить, нам ещё крови попьёт… Раз сюда добрести умудрился, значит, не столь уж страшно и израненный. Ну-кась, поглядим, чё ему там надырявили…

Рясу пришлось резать, пулевое ранение нашего неубиваемого распространителя скандалов и сплетен оказалось скорее зрелищным, чем действенным. Тот, кто хотел убрать дьяка, недорассчитал его худобы. Свинец рассёк кожу под мышкой довольно глубоко, но всё равно в скользящем режиме. Впрочем, сам потерпевший, несмотря ни на что, внаглую отнёс себя к первохристианским мученикам и вёл соответственно…

— Темнеет вокруг, и рожи ваши безбожные в единые пятна сливаются. Вот уже и ангелов пение слышу недалече, и ароматы сада райского разносятся, и верую, что сам Пётр-ключник ворота мне отворит. Скажет не без сочувствия: «Заходи, сын мой, ибо настрадался ты на земле от всяческого произволу, и бит был, и поруган, и осмеян безвинно, а за то вот те пропуск в Царство Божие, нимб симпатишный да лира новая. Бряцай себе в удовольствие, Господу во славу!» Завидно небось, менты беспробудные?

— Никитка, я те самогон для обезболивания принесть велела али для спаивания? Ты ему скока налил?

— Стандартные сто грамм, вот где-то с полкружки…

— Кружка-то полулитровая!

Я пожал плечами. Митька по-прежнему храпел, а дьяк продолжил нетрезво изгаляться так, словно его изнутри наворачивало:

— А ить я Петру-апостолу всё-всё-всё про вас расскажу, не побрезгую! Небось у Всевышнего до вашей милиции руки не доходят, так опосля моих стенаний и он не сдержится. Серу и пепел ниспошлёт он с небес на лукошкинское отделение! Гореть вам прижизненно в Геенне огненной за поминутные надо мной извращенчества! Я ваш хоккей энтот зимний и в раю помнить буду! А казаки у «святых отцов» нечестно выиграли, им Шмулинсон еврейский подсужива-ал…

— Никита, я ить и построже могу! Ну куды ты смотришь, он у тебя из-под руки кружку тянет! Лакает ить, как пёс, без удержу…

— Да я же вам помогаю, бинты держу. Долго ещё эту царапину зашёптывать надо? Может, плюнуть и добить из милосердия…

— Сама себе дивлюсь… Дьяка Фильку лечу! В Лукошкине никому не говори, люди застыдят…

Собственно, вся наша медицина на тот момент и состояла из промывки раны, посыпания её какими-то травами и наложения чистой повязки. Плюс бабка ещё и колданула малость, по-бытовому, для обеззараживания, микробов она гасит лихо…

— А уж когда Господь сподобит меня самого на пропуске в райские кущи усадить вместо святого Петра, вот тогда и всплакнут горестно враги мои вольные и невольные! Особливо… особливо… ох, и не знаю даже, дюже список длинный получается… — На этой фразе гражданин Груздев глубоко призадумался, зевнул и уснул сном праведника.

Мы с Ягой молча присели на другую лавку, это вторая или третья ночь без сна?

— Скоро петухи орать начнут. Может, самовар поставить, всё едино не уснём.

— Ничего не имею против, — тупо согласился я.

Мой младший сотрудник и недостреленный дьяк счастливо храпели в унисон.

Итак, новый вопросик — кто стрелял? Случайный охотник? Боярин Мышкин? След от пули был очень аккуратненьким, значит, скорее пистолет, чем пищаль или ружьё. Снова человек в чёрном? Но кто он и зачем ему эта бессмысленная, на первый взгляд, жертва! И самое неприятное, что ответ практически напрашивался сам собой — стрелял тот, кто знал Филимона Митрофановича и боялся быть им узнанным! На мгновение мне показалось, что я даже готов назвать имя…

— Никитушка, а я вот что не пойму — ежели про энту гору Проклятую вся деревня знает, дак что ж нам-то не сказали?

— Понятия не имею. Но могу догадываться, что им это наверняка и в голову не взбрело. О нехорошем месте известно каждому, но никто не ассоциировал гору с копанием соли, а уж тем более с исчезновением Прохора и Ерофея. По ассоциации — «хочешь быть незамеченным — стань под фонарём»…

— Образ идентифицирован, — важно согласилась бабка; за год нашего общения Яга нахваталась от меня всяких слов и применяла их с хорошей пенсионерской смекалкой. — Я-то, покуда тебя не было, весточку Кощею отправила. Пущай ещё раз придёт на собеседование. Чую, темнит он, на горбатой козе нас между трёх сосен карусельно катает, и цель у него про то есть, тайная…

— В смысле?

— Охти ж мне, участковый! Своей головой будешь думать, али она у тебя, чтоб туда пироги класть? Ну положим, что за стока лет супруга его, Карга-Гордыня, ненависти да ярости преисполнилась. Но нешто сам-то злодей преступный все годы крючком кружева на продажу вывязывал? И сил, и опыта, и хитрости у него уж как-никак, а всё ж поболее будет! Доведись им всерьёз драться, я б на Кощея последний зуб ставила…

— Так он вроде… не в полной спортивной форме сейчас, — для виду опротестовал я, но внутренне признал сразу — бабка права.

— Мощью ослабел, мяса не нарастил, — согласно отхлебнула чаю моя домохозяйка. — Но ум-то не растерял, а значит, хитрую паутину плетёт… Хочу на нём пару провокаций испытать, авось где да и проколется. Нам с ним честно играть нельзя, а за выигрыш небось никто не поругает.

— Когда назначено рандеву?

— Да вечером же, после заката солнечного.

— То есть опять не спим?

— А куды денешься…

…Над пробуждающейся деревенькой взлетел вверх крик первого петуха. К нему мгновенно подключились остальные, старательно перекрикивая друг друга. Вот если бы они меня так будили, я был бы очень недоволен. А сейчас… просто очень устал… глаза пощипывает, и ноги как ватные, может, днём удастся прилечь хоть на пару часов! Должен же кто-нибудь жалеть бедных милиционеров…