Опергруппа в деревне - Белянин Андрей Олегович - Страница 13

…К речке шли лениво, медленным прогулочным шагом, совершая моцион и отмахиваясь сорванной полевой ромашкой от настырно-приставучей пчелы. Солнце грело удивительно по-домашнему — мягко, тепло, но без жары. Небо казалось хрустально-голубым, с полупрозрачными облаками оттенка ленинградского фарфора.

Трава, традиционно зелёная, всех мыслимых и немыслимых оттенков, изукрашенная такими обалденными дикорастущими цветами, что, будь я художник — непременно ударился в пропаганду сельского пейзажа! О чём-либо более серьёзном говорить и даже думать не хотелось, но надо, Яга просила…

— Ну и как удои?

— Благодарствуем, ровно.

— А в целом, на селе?

— До литру молочного продукта в день на душу населения, — прикинув, подсчитал наш увалень. Как видите, начал я совершенно невпопад, пришлось изворачиваться на ходу:

— Кстати, мама твоя — приятная женщина. Даже в гости звала на пироги с бузиной. Ты пробовал?

— Я-то да… А тока вот вам не посоветую, пронесёт с непривычки. А может, и нет… Тут уж кому что Господь положит.

— Мить, с чего это такая депрессия?

— Некомфортно мне тута, Никита Иванович, — буквально со вселенским вздохом признался он. — Девки суматошные, либо молчат, как коровы, либо хохочут, как лошади, а поговорить-то по сути и не о чем. Парни самогонку пьянствуют, морды чищут да тех же девок в праздники неинтересно щиплют, они визжат по традиции, скучно, без огонька! Базар тока по большим праздникам, книгу умную обсудить не с кем, с культурою проблемы у многих, и маменька опять же…

— А вот про маму, Митя, лучше молчи, — идейно-воспитательно прервал я. — Мама — существо святое и неподсудное, она тебе жизнь дала, она…

— …ещё её и загубит!

— Младший сотрудник Лобов, что за пораженческие вопли!

— Так ведь и губит же на корню весь авторитет мой перед людями-и, — уже практически переходя на вой, ударилась в слёзы эта орясина.

Передавать всё, что он мне наговорил, смысла нет… Вкратце это называется «кризис поколений». Сценарий классический, почти каждый мужчина рано или поздно проходит через подобную инициацию, гипертрофированную родительскую любовь и больную гордость за отпрыска. А уж за такого, как милиционер…

Он, как помните, в ту ночь у маменьки ночевал? Так вот, Марфа Петровна ни свет ни заря к себе всех соседок загнала — сыном любоваться! Бедного парня заобнимали, зацеловали, затормошили, зализали, затискали, защипали, и ведь каждой рассыпающейся старухе надо было в ножки кланяться да с вежливостью по имени-отчеству, ибо она его, дурака обдувшегося, ещё в пелёнках помнит… Чуть что не так — обиды жуткие! На семь поколений вперёд и, главное, маменьке вечный грех и всеобщее унижение…

Сбежать не удалось, чем смыть позор — не ведает, спасите-помогите, батюшка сыскной воевода, отпустите в Лукошкино на задание. Лучше в страшно опасное, дабы хоть сгинуть с честью! Ну и так далее, вольным текстом, с прежними перепевами, подвыванием и шмыганьем носом…

— Нет, Мить, никуда я тебя не отпущу. Во-первых, ты сам в отпуск просился, во-вторых, царь не так поймёт и отправит догуливать вольные деньки куда-нибудь за Уральский хребет, а в-третьих, похоже, у нас и здесь некое таинственное дельце образовалось. Без твоего участия — нам ну никак…

— Никита Иванович, отец родной, счастье-то какое! Когда заарестовывать будем?

— Не знаю.

— Ништо, потерпим, а кого?

— Тоже не знаю.

— Несолнечно, да что ж делать… ну хоть за что?

— Понятия не имею, — честно улыбнулся я, с наслаждением вдыхая пряный речной воздух. За разговорами время летит незаметно, мы пришли.

То же солнышко, тот же песчаный пляж, та же речная свежесть, то же небо с облаками… На этом сходство исчерпывалось, вплоть до «лучше бы не приходили». Дело в том, что вдоль бережка, словно зрители в амфитеатре, расселось, видимо, полдеревни, и коварная дочь кузнеца удерживала за рога ту самую корову… Как вы думаете: и чего они все тут забыли?

— Здравствуйте, граждане, — как можно бодрее начал я.

— Здорово… здрасте… коль не шутишь, — нестройно отозвались местные, не покидая занятых мест.

— Мить, — настороженно прошипел я, не поворачивая головы. — А какого лешего они все здесь, собственно, собрались?

Мой младший сотрудник пообщался кое с кем полушёпотом и, вернувшись, доложил:

— Смотреть будут.

— Чего?

— Ну, как вы купаться изволите. Дескать, Манька в прошлый раз повсюду рассказывала, будто энто веселье незабываемое…

— Скажи им, что стриптиза не будет! — всё ещё как-то сдерживаясь, зарычал я.

— А почему?

— Музыки соответствующей нет!

— А ежели кого насчёт балалайки попросить? — продолжал докапываться этот идиот, потом посмотрел мне в глаза и всё понял.

Народ, ожидающий планового зрелища, начал потихоньку намекать…

— Когда ж начнут-то? У меня тесто в избе брошенное…

— А вот как участковый одёжку верхнюю сымет, так дочерь кузнецова корову и спустит. Ух, она у ей, говорят, дюже на милицейское исподнее злобная-а…

Вот и говорите мне потом, что народ и милиция едины! Господи боже, как же я скучаю по родному Лукошкину, по еремеевцам, по царю, даже по дьяку, чтоб его…

— Чего ж он тянет-то? У Степаниды, вон, дети не кормлены, изба не метёна, скотина не доена, забор не чинен, печь не белёна, поле не пахано, муж не поен…

— И не говорите, бабы!.. Совсем об людях не думает, стоит себе, в облака носом дует… Ровно и не ради него тут все собрались!

Да-а, а я раньше лукошкинцев ругал за простоту души… Погнали деревенские городских! Хихикнуть, что ли, для прикола? Или лучше расхохотаться демонически, по-театральному, чтоб дошло…

— Мам, мам, а правда девчонки говорили, будто бы сыскной воевода не как все крещёные люди купается, а в штанах коротеньких?

— Бог ему судья, доченька…

Вот после этой фразы я сдвинул брови и решительным шагом направился к гражданке Маняше. Люди в ожидании вытянули шеи, а Митька предусмотрительно отстал.

— Здрасте вам, Никита Иванович! — радостно защебетала она, не дожидаясь моего справедливого возмущения. — А я-то веду коровушку на бережок, свежей водички испить, и всё думаю, до чего ж сюда народ зачастил. Может, ищут чего? Вы не знаете?

— Ищут! Я знаю, чего они ищут и чего найдут! — грозно пообещал я, опасливо косясь на полные неизбывной любви глаза бодливой коровы.

Девушка держала скотину за рога, и крепкие крестьянские бицепсы рельефно прорисовывались под рукавами её рубашки. Пришлось снова пытаться решить проблему мирными методами…

— Дорогие деревенские жители! Как глава лукошкинского отделения я попросил бы всех и каждого не мешать нашему заслуженному отдыху. Демонстрация обнажённого милицейского тела откладывается на…

Договорить, дабы обозначить безнадёжно далёкие сроки, не удалось. При словах «обнажённое милицейское тело…» местные испустили дружный вздох, дочь кузнеца покраснела и перекрестилась, а удержать корову одной рукой не смогла бы даже хвалёная некрасовская женщина.

Чем я так не угодил этой хвостатой рогоносице? Издав победный «мык!», она взвилась на дыбы и кинулась на меня, как испанский бык на матадора. Отступать было некуда, позади река. Ну вот, собственно, в неё я и отступил красивым балетным пируэтом, сразу на глубину до пояса… Корова так глубоко не пошла, раздувая ноздри и жалобно мечась по пляжу в обиде на ускользнувшую добычу.

Деревенские удовлетворённо зашумели, кое-кто даже в ладошки похлопал. Митька с кем-то уже болтал, Маня стыдливо заливалась в голос, а из-за берёзок к речке неторопливо шёл грустный человек, и при его приближении всё веселье почтительно смолкло… Подошедший поправил полощущиеся на ветру пейсы, подобрал левой рукой подол длинных одежд, а правую вытянул в мою сторону в некоем благословляющем жесте…

— Аки Иоанн-Креститель, — сипло пискнул кто-то.

— А почему сразу нет? Все ми из колена Израилева, — раздумчиво кивнул Шмулинсон. — Таки рад категорически приветствовать вас, дорогой мой до гроба Никита Иванович!