Отстрел невест - Белянин Андрей Олегович - Страница 33

– Здоровеньки булы, пане сыскной воевода! А шо цэ туточки твориться?

– А это погром! – с широкой улыбкой и сдвинутыми бровями объявил я. – Ваши парни решили устроить антиобщественную акцию на территории вверенного мне участка. Вы не слышали?

– Чув, потому и прыйшов, – кисло поморщился полковник. – Гей! Мордашко, Нахапнюк, Шмалько, Безрук, а ну, шо вы тут за гвалт зробыть выришилы?!

– Та ничого, пане отаманэ! – слаженным хором откликнулись все четверо. – То он баламут кацапський нас поутру нагнав. Казав, нибы тут погром який-то буде…

– А вы?

– А мы шо… Пишлы подывытысь!

– От дурни… – раздражённо сплюнул Чорный и, подмигнув мне, возвысил голос на нашего младшего сотрудника: – Цэ що ж ты, бисов сын, моих хлопцев на разбой толкаешь, а?!

– Кто, я?! – Под заинтересованными взглядами лукошкинцев Митька вертелся в седле, как рак на штопоре. – Пане полковнику, дак я… це ж воны… воны сами казалы, шо… Все ж беды от жидов, вот я и…

– Та, тю на него! – возмущённо открестились запорожцы. – Зовсим шуток не розумие…

– Ладно, на сегодня все свободны! – громко оповестил я, но, увидев скорбное лицо Шмулинсона, не смог выдержать его умоляющего взгляда. – Митя! Слазь с коня. Давай быстренький погром – и по домам, у меня дел полно.

Вконец убитый Митяй под сдержанные смешки толпы поплёлся к Шмулинсонову крыльцу. Счастливый отец семейства бросился ему навстречу, пал на колени и начал осторожно рвать на груди самую старую, самую грязную и самую ненужную из рубах.

– Бей жидов, спасай Россию… – тоскливо протянул Митька, не поднимая глаз и краснея, как бакен.

– Берите всё! Штаны, галстук, корыто, лекала, муку для мацы, и шоб ви жили, как я жил! – упоённо вопил Абрам Моисеевич. – Тока не трогайте жену и детей, у них слабое здоровье и горькая наследственность. Сара, выпускай!

Из дома вылетела простоволосая, в нижней рубашке, жена Шмулинсона, гордо выпихивая вперёд рвущихся ребятишек. Те заверещали так, что у меня разом оглохло правое ухо…

– Дяденьки, не бейте папу! О, и за шо нам такое горе! О, и как мы будем дальше жить?! О, и почему небеса так суровы к бедным еврейским мальчикам?!!

Чета Шмулинсонов откровенно гордилась своими детьми. Лукошкинцы вытирали слёзы и кое-где аплодировали. Похоже, сегодняшний погром удался на славу…

– Вам слово.

Полковник Чорный, отодвинув в сторонку чашку с липовым чаем, задумчиво потеребил кончик носа и начал:

– Ну, пане сыскной воевода, мабуть, не ти слова ты от мене слухать хотив, а тилькы шо ж теперича… Колы зараз правду не казаты, то и дружбу зря шукаты! Не оправдав твий парубок нужды наши, не сыскав злыдня вороватого. Тилькы хлопцив зазря взбаламутыли…

– А что вы скажете, бабушка?

Яга, осуществлявшая сегодня общие функции хозяйки саммита, поставила на стол свежую ватрушку, важно уселась на лавочку, по-девичьи подперев пальчиком подбородок.

– Левко Степаныч, оно конечно, свою линию гнут, да тока не всякая правда – истина. Уж шибко поспешливо он всё на товарища нашего взвалить удумал. Хотя, по совести ежели, то апосля вчерашнего мне энтот товарищ и не товарищ больше!

– Кто ещё хочет высказаться? – для порядка уточнил я.

Собственно, это вопрос риторический, нас в горнице сидело четверо, так что спрашивать больше некого. Ну, кроме Митьки разумеется, но ему я дам слово в последнюю очередь. Пока он смирненько притулился на табуреточке в углу и в разговоры старших по званию не встревал.

– Хорошо, видимо, настала моя очередь. Я не буду касаться нравственно-правовых и политических последствий погрома как такового. То, что сегодня произошло у Абрама Моисеевича, иначе как театрализованным фарсом и не назовёшь. За такой «погром» участникам «Оскары» раздавать надо, а сценарий – хоть сейчас на Каннский фестиваль отправляй. Там жюри сплошь из евреев, сразу первую премию получит. Но – к делу! Я хочу знать, откуда вообще в мозгу этого… с позволения сказать, доброго молодца зародилась сама идея такого увеселительного мероприятия?

Я, наверное, на немножко вернусь назад и вкратце расскажу о том, чем всё закончилось у Шмулинсона. Дети отыграли свою партию, Митька изо всех сил пытался скрыться, но супруги уверенно гоняли его по улице, падая в ноги и умоляя «ещё чуточку погромить». Лукошкинцы хохотали над ними, как малые дети. К концу представления всех участников забросали аплодисментами и пряниками. Еврейское семейство было тут же приглашено в кабак, откуда, я думаю, они ни за что не ушли до самого вечера.

Мне с Ягой ничего не оставалось, как отправиться восвояси. Полковника Чорного я пригласил на собеседование. Есаула «Дмитро Лыбенко» никто никуда не приглашал, он вполне мог уйти с казаками, но увязался следом за нами. Охранные стрельцы поначалу его и на порог отделения пускать не хотели, потом уж бабка смилостивилась. Даже к столу его позвала, правда, у парня хватило ума отказаться…

– От мы зараз ёго и запытаемо.

– Вот вы и спрашивайте, – кланяясь, предложила Яга.

– А чому ж я? – удивился запорожский гость.

Пришлось объяснять очевидное:

– Всё дело в том, что за пару-тройку дней наш младший сотрудник настолько «оказачился» – слов нет, есть ругательства и афоризмы! Приведу лишь несколько конкретных примеров… Внешний вид! Обратили внимание? Да, мне тоже смешно, но не я учил его так одеваться.

Чорный подпихнул локтем бабкиного кота, фамильярно потыкал его пальцем в пузо и лишь под моим суровым надломом бровей вернулся к обсуждаемой теме. Васька сидел до того обалдевший от подобного обращения, что я едва не попросил бабку дать ему валокордина.

– Если бы всё ограничилось чисто внешним подражанием, я бы не поднимал этого вопроса. Но благодаря вашему…

– Та тю! Ну граеться хлопчик в казака, так шо ж поганого?!

– А отказ в предоставлении сведений о проделанной работе на основании того, что начальник отделения – кацап? А угроза холодным оружием непосредственному начальству? А организация и проведение антиобщественной акции?!

– Мундир милицейский опозорил! – добавила Яга.

– Честь казачью осрамил… – теперь уже допетрил и атаман.

– Из наших рядов он сам ушёл, в органах никого насильно не держат.

– Такой дурноты и мне на Запорожье не треба!

– Тема исчерпана. Дмитрий, можешь быть свободен.

– Як велиты вас розуметь? – тихо спросил он, не сводя умоляющего взгляда с Бабы Яги. Та вздохнула и отвернулась.

– Ответишь на один вопрос и можешь отправляться на все четыре стороны. В отделении ты больше не работаешь, Левку Степанычу тоже вряд ли нужен, так что куда идти – решай сам.

Он встал, тупо хлопая глазами, нервно поклонился нам всем и, водрузив на голову мятую-перемятую шапку, развернулся на выход.

– Минуточку, – окликнул я, – так откуда ты всё-таки взял идею погрома?

– В кабаке сидели… – еле слышно начал Митька, обращаясь больше к коту, нежели к нам. – Болтали с хлопцами, за жизнь разговаривали. Потом об играх, забавах разных, вот кто-то возьми и скажи…

– Брешешь! Не могли мои козарлюги… – хлопнул ладонью по столу атаман.

Митя вздрогнул, но продолжил:

– Это не они… это со стороны кто-то… из-за спины у меня сказал, что, дескать, евреев громить надо, они всегда во всём виноваты. Я и спросил у ребят: как это? А они про погром и рассказали…

– Хорошо, но кто этот человек, стоявший за твоей спиной? Неужели ты даже краем глаза его не заметил?

– Не-а… тока не местный он, – уже у самого порога обернулся наш бывший младший сотрудник. – Не лукошкинский, не запорожский… говорит гладко, да язык всё одно нечисто коверкает. И… запах от него!

– Какой запах? – ухватился я.

– Приятственный… ровно у ларца гетманского.

Бабка ахнула, пан полковник в удивлении склонил голову набок, как волнистый попугайчик. Я удовлетворённо откинулся на лавке и потянулся за планшеткой. Согнув спину и ссутулив плечи, Митяй вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь.

– Никитушка, – после непродолжительного молчания выдохнула моя домохозяйка, – чегой-то строго ты с ним… Парня нашего мы не первый день знаем, чего ж выше терема плетень городить?