Слово воина - Прозоров Александр Дмитриевич - Страница 45

— Откуда ты такой взялся? — спросила она, когда стенок палатки коснулись первые утренние лучи.

— Ты не поверишь, — закинул Олег руки за голову, — но я сам толком не понял.

— Как же хорошо с тобой… — покачала Верея головой. — Удивительно хорошо. Одеваться не хочется, вставать, куда-то ехать… Так бы всю жизнь в твоих объятиях и провела…

Она уселась, громко хлопнула в ладоши:

— Павла! Одеваться неси! И вели мужикам, чтобы в дорогу сбирались.

— Пора, значит, — перекатился к своей одежде Олег и торопливо натянул штаны. Шастать голым перед служанками ему все-таки не нравилось.

Потом спустился к реке, ополоснулся холодной водой, избавляясь от ощущения ирреальности происходящего.

— Ква-ква три раза. Мне нужно выспаться. Выспаться хоть одну ночь.

Он встал на колени, опустил голову в воду, немного ею покрутил, потом хорошенько тряхнул, разбрызгивая воду, и поднялся обратно на берег.

Боярская свита уже успела собрать палатку. Хмурый ратник запихивал в объемную суму мятые овечьи шкуры, девки крутились вокруг Вереи, что-то поправляя в ее прическе. На этот раз девушка снова облачилась в парчу, опоясалась наборным поясом из янтаря и яшмы со свисающим с него небольшим ножом и мягкой сумкой.

Олег еще раз тряхнул головой, потом натянул рубашку, подобрал свой ремень.

— Поезжайте, — распорядилась Верея, взмахнув рукой. — Я вас догоню.

Молчаливые, как призраки, ее слуги поднялись в седла, прихватили заводных лошадей, неторопливой рысью поскакали в сторону дороги. Середин проводил их взглядом, потом посмотрел на своих лошадей. Они так и стояли неоседланными и ненавыоченными.

— Слуги совсем обленились, — усмехнулась девушка. — Помоги мне сесть.

Середин подошел в упор, положил ладони ей на пояс, чуть наклонился вперед. Их губы слегка соприкоснулись — Олег ощутил горячее дыхание. Потом он напрягся и подсадил боярыню в седло. Боком — только так она и могла сидеть в своем драгоценном наряде.

— Моя усадьба совсем рядом, Олег, — подобрала поводья Верея и легонько хлопнула своего коня по крупу, посылая его вперед. — Она в Колпи, стоит над самым родником. Очень удобно, когда оказываешься в осаде.

Скакун пошел широким шагом, но девушка легким прикосновением направила его по кругу, кружась около Середина, словно акула перед броском.

— Ты очень хорош, Олег. Даже больше чем хорош, — с легкой улыбкой сказала она. — И я очень рада буду увидеть тебя на праздниках, на которые меня будут приглашать. Даже больше, чем увидеть. Но только в усадьбе моей тебя заметить не должны. Ты сам обязан понимать, Олег. Я — боярыня, хозяйка полновластная земель многих, дочь бояр именитых, из рода Словеновского. А ты — обычный ведун, бродяга бездомный. Негоже нам вместе быть. Одно дело — на веселье побаловать по-молодому. Другое — в дом мужчину привести. И запомни, коли сын у меня родится, то не твой он будет, а мой и токмо мой, у Сварога и Дидилии вымоленный. И думать о чем-либо забудь! Прощай, Олег. Я благодарна за тебя веселому Лелю… Но прощай. Моя усадьба называется Колпь, и даже случайно ты не должен забредать в ее окрестности. Прощай!

Она снова огрела ладонью своего коня, но на этот раз со всей силы, и стремительным галопом унеслась за излучину реки.

— Вот, зараза, — не без восхищения сказал ей вслед Олег. — Не женщина, а удав. Выдавила до капли — и даже спасибо не сказала! Нет, не хотел бы я оказаться среди ее дворни…

Пожалуй, что-то вроде обиды он все-таки испытал. Но ее внезапная выходка самодовольной боярыни чудесным образом развязала ему руки. Он обладал двумя лошадьми, небольшим припасом, деньгами для дороги. Но самое главное — не имел никаких обязательств. В этот раз болтливый язычок оказался диво как на замке.

— И все равно зараза, — так же беззлобно повторил Олег, разделся, сбежал по берегу и ухнулся в воду. Немного освежившись, он собрал в дорогу лошадей, оделся сам, поднялся верхом и повернул в противоположную от усадьбы Колпь сторону.

Для человека, привыкшего ежедневно принимать душ с утра и после работы, довольно трудно находиться в пути куда как больше полумесяца. Особенно, когда даже искупаться удается только через три дня на третий, а переодеться и вовсе невозможно. Но теперь он был свободен, как весенняя птица, и мог делать то, что заблагорассудится, не подчиняясь нуждам пути или потребностям всякого рода бояр, воевод и князей.

Миновав Бахтине на рысях, на ближайшем распутье он повернул направо и часа за два добрался до очередной деревеньки. Причем достаточно большой — дворов десять, не менее. Решив, что от усадьбы вероломной любовницы он уехал уже достаточно далеко, Середин выбрал двор побогаче — с забранными слюдой окнами, резным крыльцом, тремя сараями, с высоким, прикрытым деревянной крышкой, стогом за изгоролью и новеньким овином на огороде, — спешился, постучал, зажав кистень в кулаке, в ворота. Вскоре скрипнула дверь, на крыльцо вышел морщинистый, но еще крепкий с виду старик с тоненькой седой бородой, одетый, как и положено простому мужику, в полотняные рубаху и штаны.

— Чего надобно, калика перехожий? — с хрипотцой спросил он. — У нас ныне не до песен.

— Я калика? — изумленно приподнял брови Середин. — Ты чего, отец? Шутишь так хитро?

Старик перевел взгляд с гостя на коней за его спиной, испуганно вздрогнул:

— Ой, прости, богатырь. Годы мои не те, и глаза не те стали.

— Чего там, деда Буня? — следом за ним выглянула женщина лет тридцати, вся распаренная, в кожаном фартуке и с засученными на рубашке рукавами. Заметила Олега, кивнула: — Здрав будь, мил человек.

— И вам всего доброго, — кивнул Середин. — Что это за селение такое?

— Клюшниково соседи кличут. Никак, ищешь кого?

— Да вот хотел бы поесть сытно. Мясца жареного, хлебушка свежего. Капустки там, грибков соленых. В баньку бы сходить хотел, да чтобы тряпье мое кто-нибудь постирал. Поспать бы хотел. От души поспать, дня три.

— Тебе тут, что, мил человек, — опешила от подобной наглости женщина, — постоялый двор, что ли?

— А я думал, серебро не только на постоялых дворах любят, — усмехнулся Середин и выложил на перила крыльца приготовленную монету.

— Мало, — моментально отреагировал старик. — За три дня три деньги с тебя спрошу.

— Деда! — укоризненно воскликнула женщина.

— Ты, хозяин, — наклонился вперед Олег, — гостя-то сперва напои, накорми, баньку стопи да спать уложи. А уж потом остатки и спрашивай. И он подвинул монету к старику.

— Ты ворота-то отвори, Любава, — сказал дед Буня, сграбастывая серебро. — Коней прими у человека. В погреб сбегай да за водой для бани. Горницу освободи.

Женщина, оправив платок, спустилась с крыльца, чем-то загрохотала. Одна из створок поползла в сторону.

— Мяса я могу токмо тушеного из погреба принесть, — со вздохом сообщила она, забирая поводья. — Но есть щи, горячие, сегодняшние. В печи еще. А баня…

— Не все сразу, Любавушка, — остановил ее Олег. — Я сейчас переоденусь, одежду старую отдам, а сам на сеновал пойду. Забыл уже, когда в последний раз высыпался. Как проснусь, так об остальном и поговорим. Сеновал-то есть у вас?

— Знамо есть, мил человек, — кивнула женщина. — За домом, над хлевом мы его сделали.

— А зовут меня Олегом, — добавил Середин. — Впрочем, неважно.

Он отошел за угол, скинул грязную одежду и, развязав суму с последней чистой рубашкой, накинул ее сразу и вместо верха, и вместо низа — благо она была до колен. Снятое отдал Любаве, а потом, найдя хлев, забрался по приставной лестнице под крышу и глубоко зарылся в ароматное сено.

Проснулся ведун от плавного нагревания привязанного к запястью креста. Рука привычно скользнула к рукояти сабли — но тут что-то зашевелилось в носу, Олег чихнул и открыл глаза. Прямо перед ним стоял очень низенький, мохнатый человечек в полотняной курточке, но без штанов, с остроконечными ушами и большими круглыми глазами.