Убить, чтобы воскреснуть - Арсеньева Елена - Страница 71

Дверь распахнулась. Ваха бросился вперед короткими, неровными перебежками, чуть не волоча на себе Альбину. Ветер, поднятый винтом, сбивал с ног. По уговору, пилоты не должны были глушить мотор, чтобы вертолет в любую минуту мог взлететь. Ваха с Альбиной взбежали по трапику, скрылись внутри.

Время тянулось невыносимо. Наконец пара снова выросла в проеме люка: впереди Альбина, за ее спиной — еле различимый Ваха. Чеченец трижды сделал отмашку.

— Пошли! — крикнул Стольник Удаву, и тот поволок вперед Регину Теофиловну.

Эти двое продвигались куда медленнее, но вот и они наконец добрались до вертолета.

Альбина с Вахой снова показались в дверях. Отмашка.

— Ну, лепило… — выдохнул Стольник, сильнейшим толчком выбрасывая Германа из дверей и пряча голову куда-то ему под мышку. — Шевели ногами!

Тот неловко побежал. Дуло больно упиралось в бок, мешало дышать. Сердце частило, как никогда. Ног он не ощущал.

«А ведь никто не мешает Стольнику пристрелить меня, как только все окажутся в вертолете, — мелькнула мысль. — И тогда она останется одна…»

Мысль о собственной смерти казалась совершенно нереальной. Гораздо больше мучило сейчас Германа, что он вынужден бежать, волоча на себе эту ядовитую тварь, и не иметь возможности и силы сбросить Стольника, раздавить его.

Он ничего не смог… как тряпка. Он не смог спасти себя, ее, других… тащится, как овца на заклание, готовый покорно принять свою участь, и если Китаев не понял его намеков, если ничего не предпринял, то дальнейшую участь Германа Налетова можно предугадать очень легко. А что тогда будет с Альбиной?

На трапе он споткнулся, а Стольник вдавил пистолет так, что коснулся, казалось, самого сердца. Сердце приостановилось… опять зашлось в сумасшедшей гонке…

Герман вбежал в вертолет, сослепу ничего не видя, слепо повел руками. Стольник наконец-то отлип от него, потащился куда-то в сторону.

Ваха опять прошел к люку, махнул следующим.

Кто-то схватил Германа за руки, потом обнял, прильнул на миг.

Герман куда-то сел, повинуясь этим рукам, и наконец-то разглядел рядом Альбину. Она молча улыбалась, слезы сверкали в глазах. Герман слабо улыбнулся в ответ — и вдруг увидел, что Стольник лежит вниз лицом на полу возле сиденья. Рядом лежали Ваха и Удав.

Как это? Вон же Ваха, стоит в дверях, помогает взойти по трапу Кнышу, обремененному Антоном с Максом. Всех троих мгновенно оттолкнули от дверей, Ваха опять махнул…

Да это не Ваха! Парень очень похож на него, и бушлат такой же черный, и стрижка лагерная, но…

Незнакомец обернулся, словно почуял взгляд Германа, молча блеснул улыбкой. Еще двое таких же, как он, молчаливых, аккуратно вязали Антона, Макса и Кныша, укладывали их вниз лицом.

Кто-то опустился рядом с Германом с другой стороны. Покосившись, тот увидел Китаева, который сидел, уставив локти на колени и подперев голову.

— Ну что, переволновались? — спросил, не глядя на Германа. — Извини, с усыплением не вышло. Был риск, что вертолет все же успеет подняться в воздух прежде, чем газ подействует, — тогда все гробанулись бы. Но ничего, ОМОН сработал как надо!

Герман молча смотрел на Китаева. Тот говорил еще что-то, но он ничего не слышал. Хотел спросить, как там Севастьянов, но почему-то не смог шевельнуть губами. Сердце резко, больно толкнулось где-то в горле, потом замерло.

«Раз, два… — считал Герман секунды тишины. — Три, четыре… пять…» Кто-то затормошил его, закричал высоким, отчаянным голосом. Герман попытался заговорить, успокоить, но сил не было. «Ко сну клонит — или к смерти?» — вяло шевельнулось в голове. Кирилл вдруг быстро прошел мимо, полуобернулся, глянул с ненавистью: «А ты-то чего сюда лезешь? Нет, тебе еще не время!»

И все. Больше ни мыслей, ни ощущений не было. Все кончилось, весь мир затих.

Альбина ждала троллейбуса так долго, что совсем промерзла. Народу на остановке набралось множество: все с озабоченными, усталыми, унылыми лицами, поникшие под грузом тяжелых мыслей. Вдруг пришло в голову, что и она выглядит совершенно так же. Попыталась распрямить плечи, закинуть голову, «смотреть в небеса», как некогда учила Валерия. Настроению помогло не очень, но теперь Альбина хотя бы не стояла, согнувшись, как древняя старушенция.

А небеса оказались замечательные: голубенные, с легкими перьями совершенно весенних, беззаботных облаков, с тоненьким, прозрачным ободком восходящей луны. Альбина вспомнила, как в детстве, первый раз увидев днем луну, они с подружкой Таней Приходько бегали по двору, истошно вопя: «Марс падает! Марс падает!» Почему Марс? Никто, между прочим, не выказывал никаких признаков паники — девчонки тоже наконец успокоились. А потом Альбина узнала, что луна днем — признак чистоты атмосферы. Хотя, может быть, это только здесь, на окраине города… Ведь кто-то додумался запихать кардиоцентр дальше далекого, куда Макар телят не гонял, сделав проблему езды сюда на единственном троллейбусном маршруте почти неразрешимой. Зато воздух!

Да и, если совсем честно, приезжая сюда каждый день все эти три недели, Альбина не чувствовала таких уж особенных мучений. Чего уж там — летела, выражаясь языком романов, как на крыльях! И стоило ей купить у цветочниц на площади Минина белых гвоздик и стать на остановке, «девятка» подбегала как верный конь, без малейшей задержки, только что не издавала заливистое нетерпеливое ржание. И эти ежедневные путешествия через весь город были в радость Альбине. Гвоздики тонко, легко благоухали, чередовались за окнами картины жизни, сменялись люди вокруг, а Альбина ехала и ехала, погрузившись в блаженное, мечтательное оцепенение: а вдруг именно в ту минуту, когда она подойдет к окошку приема передач, он вдруг зачем-нибудь выйдет в вестибюль — ну мало ли зачем, там ведь целый супермаркет устроили частные торговцы! Можно купить газеты, книги, сок, зубную щетку, мыло, тапочки… в конце концов, и цветы.

Строго говоря, Альбина могла их покупать прямо здесь, в вестибюле, но никогда этого не делала. Во-первых, там не было белых гвоздик, только красные. А потом, она верила, что цветы слушают шепот ее души всю дорогу. И если он вдруг захочет прислушаться — потом, когда цветы уже будут стоять рядом с ним в палате, в высокой, простой стеклянной вазе…

Впрочем, может быть, вазы вообще никакой не было и цветы стояли просто в банке из-под домашнего компота или вовсе в безликой пластиковой бутылке.

«Наверняка именно так и было, — подумала Альбина, мрачно глядя на автомобили, один за другим выезжающие из ворот кардиоцентра: некоторые счастливчики добирались сюда на своих колесах. И отсюда, соответственно. — А утром, выписываясь, он отдал цветы какой-нибудь хорошенькой медсестричке».

Запросто, между прочим! Весьма возможно, той самой, которая с таким понимающим выражением уставилась на белый Альбинин букет и с плохо скрываемым злорадством сообщила, что передачу взять не может, потому что больной Налетов сегодня утром выписался.

— То есть как это — выписался? — с ужасом спросила Альбина.

— Как все, — пожала плечами девушка в окошке. — Не может же он вечно болеть для вашего удовольствия! Вы что-то вроде не рады?

Вот же зараза…

Альбина ринулась прочь через весь вестибюль, норовя поскорее скрыться от взгляда не в меру проницательной девицы. Конечно Альбина рада! Она рада, конечно, она счастлива, что Герман наконец-то выздоровел, что эти недели страхов, и переживаний, и слез, и замираний сердца остались позади, теперь можно не бояться. А все-таки как подумаешь, что не было у нее в жизни счастливее часов, чем те, которые она провела рядом с ним в пропахших дезинфекцией и кровью закутках лагерной больнички… как подумаешь об этом, так и назовешь себя садомазохисткой, другого слова не подобрать!

Что-то звучно лязгнуло рядом, она вздрогнула, отшатнулась. Ах да, это же троллейбус подошел. Вот уж правду говорят: лучший способ дождаться — перестать ждать. Чепуха! Она, к примеру, перестанет с сегодняшнего дня ждать чудесной встречи в вестибюле кардиоцентра, но это вовсе не значит, что встреча когда-нибудь состоится!