Короли побежденных - Первушина Елена Владимировна - Страница 24

— А, не беспокойся, — пробормотал ошарашенный Вестейн. — Нас сегодня господин Ивэйн позвал. Год прошел от смерти сына. Сходится все как, странно, да? Вот… не идти невежливо было, а я… не смог сразу пойти. Ну он и пошел один, а я обещал быть позже. Ты не бойся, я с ним людей отправил, он не один пошел.

Я, наверное, здорово побледнел. У Вестейна голос стал совсем испуганным:

— А что может случиться? Это же Ивэйн, не Ойсин. И я подумал, на свадьбе мы уже были — ничего, а тут поминки. Какая разница?

— Какая разница? — переспросил я. — Говоришь, все сходится? Свадьба — это свадьба, а поминки у аристократов — это оргия! А твой церет… Там же все, что угодно, может случиться! Бежим!

Вестейн, слава богам, переспрашивать не стал. Мы нырнули в темноту и бросились со всех ног к дому Ивэйна.

У дома на маленькой площади боролись, поигрывая мускулами, два стройных светлоголовых паренька. Ивэйновы сторожа сидели у ограды, попивали вино и подбадривали борцов криками.

Увидев нас, светлоголовики тут же замерли и вытянулись перед Вестейном. Тот перевел дух, заговорил с ними по-тардски, потом обернулся ко мне:

— Все в порядке. Господин Конрад тут — живой и здоровый.

— Пойдем, пойдем скорее, — тянул я его за рукав.

Он ничего не понимал, а меня тошнило от страха.

Пропустили нас без единого слова, только попросили отдать оружие. Вестейн снова глянул на меня, я кивнул, и он отстегнул от пояса кинжал. Светлоголовиков тоже сочли оружием и оставили на улице. А те, кого я боялся, наверняка были внутри.

Если бы меня так не трясло, я бы вдоволь полюбовался на аристократов. Здесь снова был весь цвет Лайи: кто вокруг стола, а кто уже на ложах у стен. Горели шары саремы, пламя отражалось в темных портьерах, густой маслянистый дымок поднимался к сводам потолка.

Темная сарема. Очень редкая, очень дорогая.

Очень плохо.

Аристократы то ли от вина, то ли от дыма саремы утратили всякий интерес к происходящему. Мы проталкивались довольно бесцеремонно, но нам никто не подарил ни слова, ни взгляда. Они только переговаривались негромко бархатными голосами да позвякивали серебряными чашами. Лишь Ивэйн, отец Энгуса, увидев нас, медленно кивнул. У него были темные мешки под глазами, тонкая с желтизной кожа, потухший взгляд.

Очень плохо.

Как там говорил Дирмед? Мне все время кажется, будто мы ходим по хрусталю.

Господин Конрад в своих неизменно черных одеждах притулился в стороне от прочих пирующих, однако лицо у него было умиротворенное. Асенское вино и темная сарема даже ошпаренного кота умиротворят. Мне очень не понравилось, как бегают зрачки у церета, как дрожат его пальцы. Асен, по крайней мере, знает, что такое сарема. Асен все время себя видит. А этот церет полжизни прожил с зажмуренными глазами.

— Ну вот, видишь, все в порядке, — прошептал Вестейн.

— Уводим его отсюда скорее, — ответил я.

— Подожди, неприлично.

— Скорее, пожалуйста, скорее…

Я думал, что ничего не понимаю в аристократах, но Вестейн понимал еще меньше. Меньше, чем ничего. Еще более ничего, чем я… Похоже, темная сарема добралась и до моих мозгов.

— Пожалуйста, пойдем скорее, — просил я.

Не успели.

За занавесами завизжали флейты и пошли отбивать ритм бубны — чаще, резче, звонче. В комнату проскользнула девушка в белой траурной тунике, черные распущенные волосы хлестали ее по спине. Она упала на колени перед маленькой нефритовой урной — символом могилы Энгуса и заговорила тягучим безумным речитативом. Асены, подавшись вперед, не отрывали от нее глаз.

— Где ты, любимый мой? Имя твое — мед под моим языком, но напрасно я зову тебя. Я изранила ноги, я не стыжусь более ничего, я ищу тебя на всех улицах, я окликаю идущих мимо, но среди них нет тебя. Почему ты бросил меня? Неужели объятия смерти тебе желаннее?

Снова взвились, рыдая, бубны. Вышла вторая плакальщица. Она обняла урну, лаская ее тонкими смуглыми пальцами.

— Вернись, возлюбленный мой! Сними заклятье с моей кожи — она не может забыть тебя. Сними заклятье с моей груди — она ждет твоих ладоней. Сними заклятье с моих губ — они сухи от страсти. Развяжи мой пояс и подари мне вновь всю радость мира!

Церет поднял голову и напряженно всмотрелся в обнаженные ноги плакальщиц. Вестейн, кажется, тоже понял, что сейчас начнется. Мы подхватили господина Конрада под руки и осторожно поволокли его к выходу. Он сопротивлялся, но несильно. То и дело мы натыкались на аристократов, но те лишь отругивались шепотом, не поворачивая головы. Они ждали, когда погаснут светильники и их плечи обовьют женские руки. Если в эту ночь будет зачат ребенок, Ивэйн возьмет его в дом. Это будет сын или дочь мертвого Энгуса.

Третий удар бубнов, и перед урной склонилась третья девица. У нее были очень светлые волосы и бледная кожа — большая редкость среди асенов. Такая же, как и темная сарема. Аристократы разом коротко вздохнули. Когда погаснут светильники, начнется хорошая драка за эту белянку.

— Нет мне покоя без тебя, возлюбленный мой! Прекрасно было твое лицо, и от единого взгляда твоего разгорался огонь в моем чреве. Горячими и нежными были твои руки, кружилась моя голова, когда ты ласкал меня. Стройными были твои бедра, и я забывала все, когда твое колено касалось моего. Неистощима была твоя плоть и сладостно входила она в чресла мои!

Это было не про Энгуса. Старые асенские песни, плач об умирающем боге, который отдавал свою кровь земле, чтобы она стала плодоносной. Когда обряд забылся, их стали петь на похоронах.

Это было не про Энгуса. Энгус был честный мальчик, за которым не водилось никаких грязных историй. Он даже в борделях бывал всего раза два, если верить Кинне. Но не мог же я объяснять это церету!

Хотя церет довольно плохо знал асенский, он все понял. Темная сарема лишает рассудка, но открывает глаза и уши. Церет упирался, грузно ворочался в наших руках, шептал что-то на своем языке. Я видел, как стискивает зубы Вестейн, и понимал, скоро темная сарема возьмет верх и над ним.

И тут Ивэйн поднял наконец голову, посмотрел на обнимавшую урну белянку, на церета, усмехнулся и сказал хрипло:

— Похожа на твою дочку, да? Хочешь ее?

Я до сих пор не знаю, что тогда понял церет, но он вдруг вывернулся из наших рук, одним прыжком подскочил к Ивэйну и плюнул в его чашу.

Мгновенье было тихо, потом раздался громовой хохот. Смеялся Ивэйн, сипло, с натугой втягивая в себя воздух, смеялись аристократы, стуча чашами по столу, им нравился этот храбрец в черной одежде проклятого. Церет вначале растерянно озирался, потом с неожиданным проворством залепил кулаком в чей-то хохочущий рот. Асены повскакивали с мест. Началась потасовка.

Вестейн, разрезая толпу, как фрегат, расшвыривая аристократов, прорывался на помощь церету. Аристократы, заметив такого могучего противника, с восторгом на него набросились. Девушки испуганно жались к стене и зажимали рты ладошками. Ивэйн так и не поднялся со своего кресла, сидел среди всеобщего побоища неподвижный и отрешенный.

Мне тоже очень хотелось прижаться к чему-нибудь и затаиться, но я, упрямый дурак, не отставал от Вестейна. Тому удалось ухватить церета за руку и снова потянуть к выходу. В передних покоях звенели мечи. Вестейновы телохранители пробивались к своему господину, но людям Ивэйна строго-настрого было запрещено пропускать в залы кого-нибудь с оружием.

Мы были уже у самых дверей, когда я увидел на мгновение, краем глаза, едва ли не затылком, как тонкий стилет вспарывает одежду Вестейна на левом боку. Я не удивился, не испугался, я ждал именно этого.

«А Энгус лежит, не шевелясь, и нож тарда торчит у него в спине», — сказала Кинна.

А дальше уже моим телом завладела волчья душа. Я рванулся, упал, повис на чьем-то жилистом запястье, выворачивая его резко вниз и в сторону, и заорал:

— Ивэйн, в твоем доме оружие! Чужаки убивают гостей в твоем доме!

Стилет дзенькнул об пол, а я получил такой удар по голове, что прикусил язык и простился со своим черепом. Перед глазами поплыли радужные круги, но я все же откатился в сторону и пополз к стене, уворачиваясь от сапог асенов, братьев моих.