Остров в Меланезии - Риделанд Финн - Страница 5

От плоскогорий Папуа до Соломоновых островов довольно большое расстояние, и, поскольку Соуи только сейчас узнал о том, что его страну со всех сторон омывает море, ему казалось, будто мы летим на край света.

В Порт-Морсби я провел целую неделю: отдыхал, купался на пляже Эла Бич, ходил в гости к знакомым и пил пиво. А Соуи поселился в гостинице Армии спасения и развлекался по-своему. Изредка мы встречались с ним в городе, и всякий раз губы у него были кроваво-красные от сока бетеля, который он постоянно жевал. Его пристрастие к жвачке несколько настораживало меня. Ведь этак, думал я, он распугает всех моих пациентов. Но когда мое назначение на Бугенвиль наконец состоялось, начальство посоветовало мне не мудрствовать лукаво и ни в коем случае не отказываться от услуг Соуи. Тем более что найти другого помощника не так-то просто. Ибо, как сказала мне одна юная сотрудница Департамента здравоохранения, уже сейчас на островах ощущается острая нехватка рабочей силы.

Так была решена судьба Соуи, и мы вместе отправились на Бугенвиль.

Всю первую неделю после прибытия в Вакунаи Соуи чувствовал себя великолепно. Он познакомился с несколькими полицейскими, которые тоже приехали с Новой Гвинеи, и земляки быстро нашли общий язык. Соун был весел, все время улыбался, но вдруг я заметил, что настроение у него резко испортилось. Целыми днями он ходил мрачный и подавленный, и у него все валилось из рук.

Однажды утром перед уходом в больницу я спросил Соуи, что его так расстраивает, и он в нескольких словах объяснил мне, в чем дело. Вода на Бугенвиле далеко не такая вкусная, как в горных реках его родной Кунимаипы. Деревья здесь не такие тенистые, а девушки не такие красивые и приветливые, как у него на родине.

На другой день Соуи исчез. Мне пришлось самому готовить завтрак. Но к вечеру он вернулся, усталый и голодный.

— Где ты был? — спросил я.

— В горах, таубада, — ответил Соуи на языке моту. — Они так похожи на горы моей страны и так непохожи… Здешние леса насквозь пропитаны каким-то неприятным запахом, а люди смотрят на меня недоверчиво и подозрительно.

— Тебе это только кажется, — ответил я. — Это добрые и славные люди, и никто из них не желает тебе зла. Здесь не бывает ни драк, ни ссор!

— Но, таубада, разве ты не видишь облаков, клубящихся над морем? Не чувствуешь запаха копры? А ветер… Послушай, как он ужасно завывает! Эти облака снова принесут дождь. От запаха копры меня все время тошнит. А ветер, этот проклятый ветер скоро разрушит наш дом!

В его голосе звучал невысказанный упрек: «Зачем ты привез меня из моей прекрасной страны на этот отвратительный остров?». Ему явно хотелось, чтобы и я понял, как здесь плохо, и во всем — от пения птиц до мягкого шума воды в озерах — нашел какой-нибудь изъян. Но, несмотря на все его сетования, ни глаза мои, ни уши не улавливали того, что возмущало его до глубины души. Зато я понял, что на Бугенвиле Соуи был бесконечно одинок и скучал по дому. Чтобы как-то развеять его тоску, я взял его с собой в Нума-Нума. Это большая плантация к югу от Вакунаи, и в лавке при плантации продавались вещи, которые могли пригодиться и мне, и моему загрустившему другу. Я не ошибся: после поездки в Нума-Нума Соуи немного воспрянул духом. А может быть, он просто понял, что лучший способ преодолеть тоску по родным местам — это взять себя в руки и переносить невзгоды как подобает мужчине.

Проходили дни; над морем, раскинув крылья, парили фрегаты; распустились цветы на пальмах франгипани, и снова зацвели кусты бугенвилеи[7]. По мере того как оживала природа, Соуи становился все веселей.

В один прекрасный день он решил вскопать землю под огород. Узнал я об этом, обходя участок, на котором стоял наш дом. Вдруг я увидел Соуи, а рядом с ним полицейского по имени Покикуина. Покикуина был родом из округа Варна на Новой Гвинее, и, по словам Соуи, они принадлежали чуть ли не к одному племени.

Очевидно, они собирались расчистить участок от леса, который подступал к самому дому, и превратить его в цветущую плантацию. Они посадят здесь бананы, маис, сладкий картофель и таро. Какие сельскохозяйственные орудия им понадобятся? Всего лишь мотыги и грабли с больничного склада. Забыв о том, что солнце почти зашло, они неподвижно стояли и как зачарованные смотрели на заросшую лесом землю, на которой скоро, совсем скоро зазеленеют молодые всходы. С этого памятного для нас обоих дня улыбка не сходила с лица Соуи.

Полицейский Покикуина, дежуривший по вечерам, каждое утро приходил к нашему дому и брался за работу. Он являлся ровно в семь, и я, сидя на ступеньках лестницы, ведущей на кухню, с интересом наблюдал, как ловко он орудует мотыгой и граблями. Недели через две к Соуи пришел еще один помощник, полицейский, тоже дежуривший в вечернюю смену, а вскоре к ним присоединилось несколько больных, которые лежали в маленьком стационаре при больнице. Они все работали, а Соуи обстоятельно объяснял им, что такое настоящий огород, то есть такой огород, какой можно увидеть только в округе Кунимаипа на далекой Новой Гвинее, а не на этих дурацких Соломоновых островах.

Со временем у Соуи появилось немало учеников, жаждавших изучать огородничество и садоводство; среди них были сыновья школьного учителя, несколько подростков из ближней деревушки Тиокон, а также больные из нашей больницы, которым я разрешил вставать. Что же касается самого Соуи, то он сидел на ступеньках лестницы и отдавал приказания. Возможно, он сам был восхищен масштабами своего организаторского таланта. Отныне он не прикасался ни к мотыге, ни к лопате. За него работали другие.

Вечерами, перемыв посуду и наведя порядок в доме, Соуи уходил на огород и стоял там часами, созерцая маленькие зеленые ростки, чуть приподнявшиеся над землей. Он не произносил ни слова, а перед ним, словно в тумане, возникали целые горы фруктов и овощей. Казалось, будто этот маленький огород стал смыслом всей его жизни и единственным источником радости и счастья.

— А земля здесь намного добрее, чем у нас в Кунимаипе, — сказал он однажды вечером, когда мы стояли между грядками и рассматривали первые початки маиса, недавно появившиеся на зеленых стеблях.

— Добрее? — удивился я.

— Да, добрее, — ответил Соуи. — Здесь прорастает все, что посадишь. Ни один росток не завял. Не погибло ни одно зернышко. Такой плодородной земли у нас в Кунимаипе нет…

Хотя коренные обитатели Бугенвиля находятся на довольно низком уровне развития, это очень милые и симпатичные люди. Их представления о мире кажутся нам весьма наивными, но почти все они обладают чувством юмора и очень хотят учиться. Помимо родного языка они говорят на пиджин-инглиш, или новомеланезийском языке.

Этот жаргон образовался на базе английского языка. «Пиджин» — искаженное китайцами английское слово («бизнес»). Сейчас в пиджин-инглиш только сорок процентов английских слов, причем они настолько искажены, или, вернее, «приспособлены» к местным языковым нормам, что их можно лишь с большой натяжкой назвать английскими, хотя многие действительно звучат на английский лад. Слова читаются по законам произношения букв латинского алфавита. Остальные шестьдесят процентов слов заимствованы из немецкого, испанского, малайского, а также из папуасских и меланезийских языков. Словарный запас новомеланезийского не превышает тысячи слов, грамматика предельно простая, но овладеть им нелегко.

Уже тот факт, что в нем много односложных слов, которых нет в других языках, делает его чрезвычайно трудным для изучения. Но если вы свободно владеете новомеланезийским, то говорить на нем довольно забавно, потому что многие слова состоят из двойного повторения одного и того же слога: ронг-ронг (неправильно, плохо), кай-кай (пища, кушать), лик-лик (маленький), тул-тул (деревенский житель), сак-сак (саговая пальма), пук-пук (крокодил) и так далее.

Английские слова, перешедшие в новомеланезийский, подверглись определенной адаптации, соответствующей общепринятым здесь языковым нормам. Таким образом английское close to (около) превратилось в «колосту», medicine (лекарство) — в «марасин», matches (спички) — в «масис». Единственное в языке местоимение звучит как «эм» и часто превращается в окончание. Многие слова, заимствованные из английского, настолько видоизменились на меланезийской почве, что их не узнает даже англичанин. Например: «киссем манки» означает не kiss monkey (поцелуй обезьяну), а «приведи мальчика».