Остров в Меланезии - Риделанд Финн - Страница 15

Представители администрации наведываются в долину не больше двух раз в год и проводят здесь несколько дней. Разумеется, местные жители могут когда им заблагорассудится прийти в административный центр. Они и приходят, но только для того, чтобы продать картофель и овощи.

Пока происходила перепись, я смотрел на испуганные лица женщин и думал о том, что было бы очень интересно побывать среди этих людей лет пятнадцать-двадцать назад.

У них были очень приятные черты лица, но кожу ото лба и до самого подбородка исполосовали шрамы от порезов, еще в детском возрасте нанесенных острыми бамбуковыми ножами. Шрамы имели форму полукруга, короткой прямой линии или спирали. Лица, посвященные в тайный смысл шрамов, могли без труда определить, к какому роду принадлежит любой житель долины.

Даже на лицах детей виднелись знаки родового различия, но у них это были пока еще не шрамы, а широкие порезы.

Предрассудков и взаимных обид здесь было сверх всякой меры. Однако понять всю подноготную отношений между родовыми группами или разобраться в причинах столкновений оказалось в большинстве случаев невозможным. Когда мы пытались задавать местным жителям вопросы, мужчины просто молчали, а женщины встревоженно опускали глаза или озирались по сторонам.

Их поведение в значительной мере определялось страхом, совсем как в старые времена. И я подумал, что прошло лишь десять лет, с тех пор как побывавший здесь представитель администрации из Вакунаи написал в конце своего доклада:

«В районах Аита и Таунита многие жители уклонились от переписи, однако любая попытка применить меры принуждения имела бы самые пагубные последствия. Обитателям этой долины, расположенной в самом сердце Северного Бугенвиля, мы стараемся уделять как можно больше внимания, поскольку они поддерживаю! лишь самые незначительные контакты с цивилизацией и не проявляют к этому ни малейшего интереса. Эти люди отличаются удивительной робостью, хотя относятся к нам весьма дружелюбно. Однако у меня нет никаких сомнений в том, что любой опрометчивый шаг с нашей стороны превратит это дружелюбие во враждебность».

После переписи мы с Дэвидом легли и тотчас же уснули. Проснулся я от шума, доносившегося с вершины холма, на склоне которого находилась деревня Тсубиаи. Я встал и прислушался.

Гром барабанов сливался с пением многих десятков людей. Я разбудил Дэвида. Мы оделись и вышли из дому.

Полная луна, застывшая над одиноким облаком, озаряла призрачным светом долину Аита. Миллионы звезд сверкали на небосводе. Было не холодно, но и не жарко. Над долиной дул легкий ветерок.

Упей — культ непосвященных

Жители деревни Тсубиаи самозабвенно танцевали и веселились.

Казалось, будто синеватый свет лунной ночи озаряет землю с самого начала мироздания — все такой же ровный, тихий и загадочный.

На узкой и длинной площадке между хижинами вся деревня собралась на большой праздник песни. В пляшущих и поющих людях вдруг пробудился древний инстинкт, уже давно воплотившийся в предания о богах и духах прошлых времен.

Непрерывной дробью над долиной разносился грохот барабанов, в который то и дело вплетались пение сотен голосов и топот танцующих ног. Когда мы подходили к площадке, там исполняли танец приветствия в честь нескольких молодых людей, вернувшихся с побережья в родную деревню. Одновременно танцоры пели о событиях, происшедших в Тсубиаи, пока они были у моря.

Танцующие образовали два круга — внутренний и внешний. Немного поодаль пылали костры. Языки пламени озаряли трепещущим светом черные молчаливые фигуры стоявших рядом людей, и они казались сверхъестественными существами, вот-вот готовыми совершить нечто непостижимое и ужасное.

Цикады в долине умолкли. Птицы-носороги, которые весь день кричали на окраине деревни, наконец успокоились, расположившись на ночлег в ветвях деревьев. А с другой стороны к самой деревне подступала опушка джунглей, словно мрачная враждебная стена, черная и зловеще-молчаливая. Там господствовали лишь силы зла.

В деревне царило буйное веселье. Черные человеческие фигуры вокруг костров о чем-то тихо переговаривались, курили, ели маис или жевали бетель и самим своим присутствием создавали атмосферу таинственности и волшебства.

А потом произошел взрыв.

Из плавного хоровода танец вдруг превратился в бешеный вихрь, в грохочущую оргию звуков, рожденных многоголосым криком и боем барабанов. Подхлестнутый сумасшедшим ритмом, резко возрос темп танца, все сильнее и сильнее ударяли ладони по коже питона, обтягивающей барабаны, все громче и громче звучал хор сотен голосов, разносящихся далеко над долиной.

Теперь танцевали все: даже женщины с младенцами, висящими у них за спиной, и скрюченные ревматизмом старики, тщетно пытавшиеся двигаться в такт музыке.

У всех лица были исчерчены известью, волосы украшены цветами и листьями. Набедренные повязки были самых ярких расцветок. Некоторые держали в руках горящие факелы из бамбука. Охваченные экстазом, с пылающими глазами, вздрагивающими от возбуждения губами и щеками, залитые потом и окутанные дымом, они громогласно выражали свою преданность духам предков.

Я заметил, что почти все наши полицейские и санитары чрезвычайно хладнокровно взирали на танец, и подумал, что в какой-то мере они чувствовали себя выше своих земляков, прошлого и обычаев родного народа.

По сравнению с жителями Тсубиаи наши помощники с побережья находились, так сказать, на более высоком уровне цивилизации. Но в глубине души им хотелось оказаться среди танцующих, ибо они были детьми этой земли, этой древней культуры. И когда темп танца ускорился, их тела вдруг стали ритмически вздрагивать в такт грохоту барабанов. Еще немного, и, охваченные экстазом, они сбросили свои белые одежды и ринулись в вихрь танца.

Оба круга танцующих по-прежнему двигаются все в том же направлении. Танцуют по двое в ряд. Движения ног быстрые, руки согнуты в локтях, верхняя часть корпуса наклонена и раскачивается в такт шагам. Синеватые отблески луны на черных спинах приобретают зловеще-мистический оттенок. Во мраке ночи белки глаз сверкают, как фосфоресцирующие грибы, а из ловящих воздух ртов валит пар, похожий на легкие клубы облаков.

Ночной туман опустился на долину, словно укрыв ее ковром из серовато-белого пуха. На северо-западе появились облака. Они плыли по небу от самого моря и теперь медленно надвигались на молчаливые горы. Луна исчезла. Танец и пение стали затихать и скоро прекратились совсем. Воцарились мрак и тишина. Я посмотрел на часы. Они показывали половину четвертого.

Но вот снова из-за облаков выглянула луна, и на площадке между хижинами в Тсубиаи возобновилась жизнь. Но теперь это были новые песни и танцы.

Барабаны гремели не так громко, танцы были менее неистовыми. Оба круга танцующих слились в один, и танцевали они не по двое, а по трое и даже четверо в ряд. В центре этого огромного хоровода стояла небольшая группа подростков. Голову каждого украшала большая кувшинообразная шляпа — я видел их и раньше, — лица были раскрашены желтыми и белыми точками. Женщины в этом танце участия не принимали. Я включил карманный фонарь и обнаружил, что женщины куда-то исчезли.

Мальчики в странных шляпах еще не были посвящены в мужчины. До достижения совершеннолетия они считались принадлежащими к культу упей. Именно для них, олицетворявших культ улей, пели и танцевали сейчас мужчины.

Ночь превратилась в холодное серое утро, но мужчины Тсубиаи еще не собирались расходиться. Когда стало светать, женщины проснулись и отправились на огороды, прилепившиеся к крутым склонам холма чуть пониже деревни. Вскоре они вернулись с корзинами из листьев саговой пальмы, наполненными луком-пореем, помидорами, таро, сладким картофелем и куму (куму — растение вроде салата, растущее прямо в джунглях). Они сложили овощи грудами перед домом, двери которого были украшены черными изображениями духов и другими мистическими символами.

Некоторое время женщины стояли возле дома, но, когда мужчины начали новый танец, присоединились к ним. Этот последний танец продолжался всего несколько минут, после чего все взрослые участники празднества подошли к грудам овощей и приступили к утренней трапезе. Между тем мальчики в шляпах упей отошли в сторону, чтобы не мешать старшим. Скоро площадка опустела, и мы остались одни. А еще через несколько минут, усталые и сонные, мы вернулись в отведенную нам хижину на краю деревни.