Все ведьмы делают это! - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 17

— О, это неправда, меня подставил босс! — прошептала Фусими.

— Возможно. Но тогда и у тебя есть счет к этому миру. И ты, незаметная, тихая, сможешь сделать свое дело так, что ни один земной судья или сыщик не сможет тебя поймать! Лишь бы ты не струсила, ибо трусость не приведет к славе...

— Я не стану трусихой, верьте мне! — воскликнула Фусими. Возвысила голос впервые за все время пребывания в Приюте Обретения Гармонии.

— Хорошо, сестры. Среди вас не найдено ни одной, кто пожелал бы покинуть наш путь. Я испытала вас. И теперь самое время связать наш союз клятвой.

Мумё подошла к столику для чайных церемоний и взяла с него неглазированную чашу из темной глины. На бортиках чаши были выдавлены два иероглифа, означающих «верность» и «непреклонность».

— Дай мне свой нож, Тамахоси, — негромко приказала она.

Та повиновалась и протянула нож. Старуха взяла в одну руку нож, в другой держала чашу и провозгласила:

— Каждая из вас должна подойти ко мне, дабы принести свою кровь в свидетельство принимаемой клятвы.

Первой подошла Кагами, обнажив запястье левой руки. Мумё умело полоснула его ножом и подставила под капающую кровь чашу. Затем провела по кровоточащей ране рукой:

— Достаточно. — И рана затянулась, словно ее и не было.

Следом за Кагами потянулись и остальные сообщницы, протягивали руки, отдавали кровь и с зажившими ранами возвращались на свои циновки. Они делали это абсолютно беспрекословно, лишь у Небесной реки мелькнула неторжественная мысль: «Всех одним ножичком, а он небось нестерильный». Тут же, словно прочитав ее мысли, Мумё сказала:

— Сестры, не будьте малодушны и не страшитесь заразиться или оскверниться от этого ножа, ибо, наоборот, он очистит вас от прежней скверны!

Когда кровь всех женщин заплескалась в чаше, Мумё засучила рукав левой руки и сделала себе глубокий надрез от локтя до кисти, так что многие внутренне передернулись. В чашу полилась кровь, но не красная, а темно-бурая, словно ржавчина, и густая, как смола. В воздухе же запахло мертвецкой...

Теперь чаша была полна. Мумё опустила рукав, и кровь ее перестала течь.

— Вонмите, — сказала старуха, — я призываю свидетеля нашей клятвы!

И из ее правого рукава выбралась крупная заспанная крыса, та самая, которой испугалась телеведущая Линда. Мумё бережно опустила крысу на столик рядом с чашей крови. Крыса сразу встревоженно встала на задние лапки и начала принюхиваться.

— Это не просто крыса, сестры. Это наш свидетель и наш терафим, который возьмет, чтобы потом возвратить сторицей. Перед ней мы произнесем нашу клятву!

Мы не свернем с начертанного пути.

Мы не выдадим наших тайн непосвященным.

Мы не испугаемся смерти, ибо мы сами — смерть.

Мы не испугаемся закона, ибо мы сами — закон.

Мы подчиняемся только Великой Черной Госпоже, которой вручаем наши тела, души и помыслы.

Мы не пощадим ничего и никого ради торжества Учения.

Пока женщины хором произносили слова клятвы, вторя старухе Мумё, крыса-терафим, опершись передними лапками о край чаши, острым язычком быстро лакала кровь. И, едва были произнесены последние слова, она опрокинула чашу, тем самым показывая, что более в ней нет ни капли.

— Наши жертва и клятва приняты! — торжествующе сказала Мумё, а порядком потолстевшая крыса принялась умываться. — Знаете ли вы, на что способен этот терафим, напившись нашей крови?

— Нет...

— Он в любой момент сможет принять облик каждой из нас: поодиночке либо всех вместе! А мы поспешим вершить те дела, которые призваны вершить на свободе!

— Но... если на воле нас кто-нибудь опознает...

— Верьте мне: как эта крыса способна принимать наш облик, так и мы сможем укрываться под личиной крысы.

— Мы — оборотни... — протянула Ама-но кавара.

— Да, но не это главное. Главное то, что нам предстоит сделать. Но об этом вы узнаете позднее...

— Когда же произойдет подмена и мы окажемся на свободе? — нетерпеливо спросила Кагами.

— Потерпи, сестра, ждать не так уж и долго. У нас ведь должна быть не только армия, которая стоит на столике, но и рабы, полностью подчиненные нашей воле, — духи, готовые ради нас на все. Они будут, будут... Крысы об этом позаботятся. — Мумё улыбнулась: — Для начала вы уже знаете немало. Давайте возвратимся в наши камеры и продолжим жизнь арестанток. Ненадолго.

И все они действительно вернулись в свои унылые камеры, лучезарно улыбаясь охранникам, напевая про себя синтоистские гимны. И наступившая ночь прошла для этих женщин спокойно, им снились сны, предвещавшие богатство, власть, свободу и славу...

А вот пятерым охранникам не повезло. Их (дежуривших причем на разных объектах) покусали крысы. Да так, что к утру у крепких и абсолютно здоровых мужчин началась лихорадка. Ия Карловна сбилась с ног, делая уколы своим неожиданным больным. Но никакие уколы, промывания и прижигания не помогли: у всех пятерых фантастически стремительно развился сепсис, и в семь часов утра, перед общей побудкой, полковник Кирпичный мрачно взирал на пять остывающих трупов, вытянувшихся на жестких больничных койках. Рядом с полковником тихо рыдала Ия Карловна, сморкаясь в ватно-марлевую повязку. Полковник же, стремительно трезвея, мучительно пытался понять, что за напасть постигла его доселе образцовую женскую колонию.

— Да перестаньте же выть, Ия Карловна! — не выдержав, рявкнул он. — Обеспечьте-ка лучше полную дезинфекцию служебных помещений, а также камер. И это... яду крысиного насыпьте, я выдам, у меня есть, специальный...

Врачиха кивала, соглашаясь. Полковник Кирпичный вздохнул:

— Жалко, конечно, парней, но что поделать, видать, судьба. Родственникам сообщим немедленно, на похороны денег выдадим... Ну, прекратите реветь! Все-таки это еще не конец света...

* * *

На столе опять красовались коньяк, ликер, дорогие закуски...

В. Шефнер

— Все-таки это еще не конец света, — авторитетно заявил элегантно одетый и выбритый мужчина другому мужчине, одетому по-домашнему и глубоко небритому, наливая себе вермута «Феллини» в бокальчик с алмазной гранью.

— Ну, это как сказать! — вскинулся было небритый, но сник и налил себе простого армянского коньяку. В красную кружку «Нескафе»...

— За удачу! — они чокнулись и выпили.

Небритый и по-домашнему (несвежий велюровый халат плюс тапочки-шлепанцы на босу ногу) облаченный мужчина был, разумеется, лидер отечественной фантастики Авдей Белинский. Мужчина же выбритый, благоухающий дорогим парижским лосьоном, носящий элегантнейшую бизнес-тройку от Пако Рабанна, блистающий платиновыми, с изумрудной крошкой запонками в манжетах ослепительно-белой рубашки, был не кто иной, как Калистрат Иосифович Бальзамов. Он же Баронет, маг на службе у закона, преданный солдат (точнее, генерал) европейского Трибунала Семи Великих Матерей Ведьм и тесть Авдея.

Что свело этих, на первый взгляд, весьма разных джентльменов в уютной гостиной московской квартиры Авдея, было ясно. Только писателю-фантасту никак не было ясно, каким образом узнали родственники об исчезновении Вики и примчались оказывать моральную поддержку. Авдея это немного уязвляло. Он надеялся справиться с проблемой без помощи тестя и тем более тещи...

— Я же не звонил вам, не давал телеграмму, — пробормотал Авдей.

— Абижаэшь, дарагой! — Баронет изобразил акцент и принялся аккуратно очищать экзотический лайм серебряным десертным ножичком. — Зачэм звонить, зачэм тэлэграмма? Мы же родственники, вах! Один сэмья! — тут акцент у Баронета испарился, и он заговорил серьезно: — Авдей, ты же знал, что Вика — моя ученица. Еще в ту пору, когда она лифчики училась правильно застегивать, я уже наладил с ней ментальную связь. Ты уж извини, но то, что с ней случилось нечто из ряда вон выходящее, я почувствовал сразу. И сказал Танюшке: собирайся, у наших молодых сложности. Мы, между прочим, к тому моменту в Осаке были. Ну какие туда телеграммы?