Признак высшего ведьмовства - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 30

– Не заключала? Ах какая короткая у нас память, оказывается! Ах как, оказывается, мы умеем лгать и не краснеть в тринадцать-то лет! Постыдилась бы, Зосе-нька!

– Я ничего не понимаю! – в отчаянии повторяет Зося.

– А тут и понимать нечего, – продолжает скалиться скелет. – Ты нарушила условия Сделки. Какой Сделки? А вот какой!

Скелет картинно взмахивает своей пламенеющей мантией, и Зося видит возникшее из ниоткуда, повисшее в воздухе овальное темное зеркало.

– Алле, ап! – говорит скелет.

Поверхность зеркала вспыхивает и издает мелодичный звон. И Зося видит в зеркале себя – совсем маленькую, лет пяти, сидящую перед телевизором и безотрывно глядящую на певицу в длинном академическом платье. Певицу, чей голос невероятно прекрасен, этому голосу вторит симфонический оркестр, а потом – целая буря оваций.

– Вспоминаешь? – говорит скелет теперешней Зосе. – Вспоминаешь, о чем ты тогда подумала?

– Нет, – шепчет Зося, но тут память услужливо подсказывает, а скелет произносит это вслух, так, что в здании страшного банка рокочут стены и дрожат свечи в подсвечниках:

– Я отдам душу, чтобы петь лучше ее! Лучше всех певиц на земле!

Зося дрожит, закрывает лицо руками, отворачивается, но все равно не может не видеть, как со скелетом происходит очередная метаморфоза: теперь он напоминает чудовищного дракона с рогами и глазами как огненные блюдца. Чудовище шипит:

– Я ведь пош-шел с-с-с тобой на эту С-с-сделку! Я дал тебе голо-с-с-с, чтобы ты пела лучше вс-с-с-сех певиц на земле! А теперь я хочу получить то, что при-читает-с-с-ся мне!

– Я ничего не знаю! У меня ничего нет для вас! – кричит Зося в ужасе, и тут дракон снова преображается. Теперь он выглядит простым стариком в драном и засаленном халате. Только вместо глаз у него черные дыры.

Старик зевает и говорит просто:

– Душу. Отдавай мне свою душу, Зосенька. Долг платежом красен.

– Нет! – отступает Зося. – Ни за что! Я знаю, кто ты. Ты дьявол! Но я не помню, чтобы я… заключала такую сделку! Говорила такие слова!

– Не отдашь, значит, душу? – со скучающим видом говорит дьявол.

– Нет!

– А и не надо! – Он наклоняется к самому лицу девочки и шепчет доверительно: – Знаешь, сколько у меня этих душ-то? Целый Сбербанк, замучаешься сортировать: тут убийцы, тут жулики, тут прелюбодеи, тут политические деятели, тут писатели… И прочие грешники. Так на что мне твоя бестолковая душа? Ладно. Так и быть. Иди отсюда.

Зося всхлипывает и поворачивается к выходу, делает шаг…

– Э нет, так дело не пойдет, – тут же останавливает ее старик, а чернота льется из его глаз, как чернила. – Отдай мне мое. Я тоже не хочу оставаться внакладе.

– Что? – шепотом спрашивает Зося и чувствует вдруг, как в горле у нее что-то скребется – противно и пугающе.

– Голос королевский возврати-ка мне, красавица. Был договор: одна душа – один голос. Нет души – нет и голоса. Так что лучше учись на кондитера, а не песни пой, Зося Маковцева.

Царапанье в горле все усиливается, горло буквально разрывается на части, Зося хрипит и шатается от боли. А старик стоит напротив нее и как будто кого подманивает пальцем:

– Иди, иди…

Зося безумно кричит. Из ее распахнутого в крике рта появляется нечто продолговатое и серебристое, вроде хирургического скальпеля. Только у этого «скальпеля» гибкое тельце и множество крохотных быстрых ножек. Мерзкая тварь скользит по Зосиной груди на колено, спрыгивает на пол и подползает к ногам старика.

– Вот теперь все, – говорит тот, снова став скелетом, а серебристая тварь обвивается вокруг его костлявого запястья, будто браслет. – Теперь ты свободна. Свободна и без голоса…

После такого и прочих, подобных этому, Снов Зося просыпалась сама не своя. И почему-то у нее сильно саднило горло…

Днем Зося была совершенно обычной, жизнерадостной певуньей, отличницей и активисткой маленькой трудоголичкой с голосом ангела. А по ночам Сны уводили ее в страшные бездны, откуда нет возврата. То Зосе снилось, что она один из персонажей иконы «Страшный Суд», висевшей в церкви Димитрия Солунского, – там, в Зосином Сне, адское пламя становилось настоящим, толпы грешников – вопящими от ужаса, а бесы – омерзительными и смрадными. Когда Зося погружалась в очередной Сон, находясь уже вне пределов досягаемости реального мира, ей представлялось, что постель ее окружают мрачные, черные как сажа полулюди-полузвери с багровыми глазами. В этих глазах плещется нечеловеческая ярость, острые, длинные клыки чудовищ скрежещут, как будто хотят разорвать на куски несчастную девочку. Но никто из этих тварей не прикасается к Зосе; вместо этого в их когтистых, покрытых черной, тускло светящейся чешуей лапах появляются какие-то бумажные свитки, вроде тех папирусов, что видела Зося на картинке в учебнике.

– Смотри, Зося, – возникает из ниоткуда голос, холодный и мертвый, как ветер в ноябре. – Вчитайся в эти свитки. Это ведь твои грехи, дитя. Твои дурные поступки, помыслы и намерения. Знаешь, что тебя за них ожидает? Что же ты зажмуриваешь глаза? Боишься? А разве ты не знаешь, что за всякое гадкое дело ты дашь ответ нам? Открой глаза и читай, Зося! Читай!

Зося не может не подчиниться, ее глаза распахиваются, а ресницы опаляет гееннским огнем. Тут же чудовища разворачивают свитки, и на всех свитках написано одно слово, жирно, крупно, красно-ржавыми чернилами:

ГОЛОС

Зося хватается за горло.

– Мой голос – не дурной поступок! – кричит она, а в горле снова скребет и перекатывается колючая боль.

Но чудища не отступают, не прекращают своего ужасного зубовного скрежета. А голос-ветер холодно шепчет Зосе:

– Еще какой дурной… Смотри!

И вокруг Зосиной кровати расплескивается огненное, кипящее лавой озеро. В этом озере то тонут, то всплывают на поверхность люди, чья плоть раскалена, как металл. Эти люди оглашают воздух страшными рыданиями и проклятиями. И проклятия эти звучат… в адрес Зоей!

– Кто это?! – шепчет помертвелыми губами девочка, указывая на мучающихся в озере людей.

– Ты не узнаешь ни одного из них? – спрашивает голос-ветер.

– Нет!

– Это очень печально, Зося, потому что эти люди терзаются в огненном озере из-за любви к тебе. К твоему голосу.