Курортная зона - Галина Мария Семеновна - Страница 6

— Ты что мне налил? — закричала она. — Ты что налил, террорист проклятый?

Старший преподаватель Нарбут поглядел на пузырек, заглянул в сейф и заорал:

— Поставь! Поставь скорее!

— Так что же это было? — говорит Ленка.

— Пропилен. Изопропиловый спирт. Дисковод я им чистил.

Пропилен, надо сказать, тот еще яд. Ленка выплеснула чашку в раковину, а вслед за ней Нарбут нервно вытряхнул содержимое своего сосуда.

— А я бы его выпил, — сокрушенно бормотал Нарбут. — Раз — и выпил. Ну и нюх же у тебя!

— Глаза у него упали, — пробурчала Ленка, успокоившись. — Подумаешь… У нас в студии один еще лучше написал: «Собака заметила факт появления ружья»…

— Да чего ты ревешь? — спрашивает Ленка. — Ты же в Америку едешь. Там знаешь как хорошо!

— Наверное, хорошо, — растерянно говорит Эдита.

Она привыкнет. Через неделю она опять научится говорить по-английски и вспомнит про свой любимый китайский ресторанчик, где ее знают и не спрашивая подают на стол то, что ей нравится. Она повесит картину над камином, а из подстаканников сделает какую-нибудь инсталляцию. В Америке теперь в ходу инсталляции. У нее даже почти ничего не украдут в Шереметьево на обратном пути…

Рядом, у соседнего вагона, кого-то провожают эрудиты. Они набились такой толпой, что даже непонятно, кто из них уезжает.

Поезд медленно трогается. Он идет в холодную Москву, но на самом деле дальше, гораздо дальше, куда никакие поезда не ходят. Эдита все машет и машет за треснувшим стеклом.

— Ну пошли, что ли… — говорит Августа. Они доходят до троллейбусной остановки. Толпа облепила троллейбус, и кто-то уже повис на тросах.

— Раз я не еду, никто не поедет! — орет он.

— Мужчина, умоляю, сойдите с колеса, — говорит водитель еще одному боевику.

— Не сойду, — отвечает растерзанный пассажир. — Я устал. Я хочу умереть. Если мы не можем ездить как люди, лучше смерть. Поезжайте!

— Знаешь что? — говорит Ленка. — Пойдем-ка мы пешком.

И они идут пешком.

ДИЕТА ЛИДОЧКИ МУНТЯН

— Нет, ты посмотри, — Лидочка стиснула зубы, втянула живот, но, вдохнув, расслабившись, и поглядев на деления портновского метра, сокрушенно сказала:

— Еще полтора.

— Два, — сказала беспощадная Ленка, у которой была хорошая память.

— О, Господи! — Лидочка завела глаза к небу, потом опять опустила их, одним махом озирая талию и бедра, — какая разница, полтора или два. Главное, они уже есть.

— Ты Софочкину диету пробовала? — деловито спрашивает Ленка.

— Это какой? Софки Кнобель, что ли? Жидкий суп и после пяти не есть? Еще зимой. Фигня.

— Да нет. Не Кнобель. Ротару.

— Пробовала. Эта тоже не пошла.

— Еще бы ей пойти, — ехидно говорит Ленка, — ты же когда на Привозе творог искала, весь молочный ряд по щепотке объела.

— Творог, — сухо сказал Лидочка, — должен соответствовать определенным требованиям. Во-первых, он должен быть свежим. Во-вторых — рассыпчатым. В третьих — не кислым. И главное — кувшинным.

— Ты же у каждой торговки пробовала. Подряд. И кислый и не кислый. Вот тебе твои сантиметры!

— Ладно, — говорит Лидочка, — оставим эту тему.

— Погляди, — примирительно говорит Ленка, — может это подойдет? Я со столба отклеила.

Она сосредоточенно роется в сумочке.

— Это? «Заработал деньги — спрячь их!» Нет, это не то. Это реклама коммерческого банка. А это — распродажа со скидкой. Это для Мулярчик, она просила. «Молодому серебристому пуделю требуется консультация психоаналитика»… Это я просто так отклеила, ради интереса. Ага, вот!

В руках у нее шуршит потрепанная бумажка, на которой крупными буквами написано: ВСЕМ ХУДЕТЬ! и ниже: «Коррекция фигуры в любую сторону».

— А, — со знанием дела кивает Лидочка. — Этих я знаю. Шарлатаны. Тут я недавно встречаю Лошадь, выступает этак гордо по направлению к морвокзалу, а у нее на груди значок «Хочешь похудеть, спроси меня как». А Лошадь, стервоза, сколько ни жрет, все свои шестьдесят имеет.

— Не в коня корм, — подтверждает Ленка.

— Так за что она тридцать зеленых ежемесячно получает, спрашивается? Я и говорю — шарлатанство.

— Ты тоже можешь заработать, — предлагает Ленка.

— На этих шарлатанах? Интересно, как?

— Приди в их контору в таком значке и пусть тебе ежемесячно платят тридцатку, чтобы ты его больше не носила.

— Ну тебя! — обижается Лидочка. — Ты бы лучше пошла, Джонсика вывела. А я пока овсянку запарю. С медом и орехами.

— Какая-то странная у тебя диета, — сомневается Ленка.

— Это диета Татьяны Васильевны. Для кожи. Бело-розовая кожа, густые волосы, блестящие глаза…

— Брось, — говорит Ленка, — ее такой мама родила.

— Это, — сурово отвечает Лидочка, — мы еще посмотрим.

— Так я пошла? — Ленка пристегивает поводок.

— Ладно. Только осторожней. Он с собаками очень нелюдимый.

Ленка уже движется к двери, но Лидочка окликает ее.

— А что с этим пуделем, как ты думаешь?

Ленка пожимает плечами.

— Понятия не имею. Может, эдипов комплекс, все такое…

— У пуделя?

— Ну…

— Слушай, оставь объявление. Я позвоню.

— Ты даже не ветеринар, — с укором говорит Ленка

— Может, там все дело как раз в диете. Диета у него неправильная. А я на этом деле собаку съела.

— Это, — сурово отвечает Ленка, — не лучшая рекомендация.

Ленка выходит во двор. Сухие астры залиты теплым красноватым светом, точно угасающие угли, тлеют в темной зелени толстые тяжелые майоры-цинтии, светятся ягоды на шиповнике. Шевелятся на сухой траве тени от акаций — то зеленые, то лиловые, то синие.

Джонсик задирает лапку.

Серая кошка, выглядывая из зарослей, смотрит на него с брезгливым любопытством.

— Это — ваша собака? — раздается грозный голос.

Ленка подпрыгивает.

Серой кошки больше нет, но из-за кустов выглядывает мрачное лицо дворника.

— Ну, — осторожно отвечает Ленка, — более ли менее.

Дворник лениво озирает серую бородатую мордочку, потом всю жалкую фигуру Джонсика, который лениво машет хвостом-обрубком.

— Не претендую! — говорит он холодно и вновь скрывается в кустах.

— Не знаете, чем пигментные пятна на руках можно вывести? — спрашивает писательница Генриетта Мулярчик.

— А что? — удивляется Ленка.

— Они очень выдают возраст.

Ленка смотрит на ее узловатые подагрческие пальцы, пальцы восьмидесятилетней особы, на жесткие, деформированные ногти.

— Ну, если только в этом дело, тогда простоквашей, — говорит она.

— Нет, — Генриетта Мулярчик задумчиво смотрит в пространство. — Не только в этом. Мне нужно перескочить с пятидесятого на сорок шестой.

— Автобус? — тупо спрашивает Ленка.

— Нет. Размер. Я уже нашла свое содержание, теперь ищу формы. Раздобыла диету. Великолепную диету. Жокейскую.

— Надеюсь, не для чистокровных скакунов? — спрашивает Ленка.

Но Генриетта не понимает иронии. Она вообще не понимает иронии, потому что писатели — существа, лишенные чувства юмора. Даже юмористы.

— За две недели полностью перестраиваешь свой обмен, — объясняет она. — Полностью. Шлаки выводятся, жиры выводятся, углеводы выводятся.

«А тараканы?» — думает Ленка.

Но вслух говорит:

— Поделитесь.

Сначала Генриетта Мулярчик мнется, потому что если выдать такое замечательное ноу хау, все сядут на ту же диету, и чем она будет в лучшую сторону отличаться от других? Но потом, видимо, здраво решает, что из ста волонтеров, приступивших к добровольной пытке голоданием, доводит дело до конца максимум один.

— Значит так, — деловито говорит она. — Соли не есть, сахару не есть, алкоголя не пить. Кофе пить, но без сахара. Но много. Он жидкость из организма выводит.

— Как мочегонное? — деловито спрашивает Ленка.

— Ну да, — смущается Генриетта, — вроде того… Потом: в первый день с утра сырое яйцо и две тертых моркови, на обед сто грамм твердого сыра и пастернак…