Иероглиф «Любовь» - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 37

И лишь она проговорила это, как таинственное копье засияло и превратилось в молнию. С треском эта молния рванулась к потолку и исчезла.

– Страх снедает даже мою распутную душу, – прошептала Хозяйка Люй. – Надеюсь, Гуан, что твой будущий супруг сумеет выполнить свое обещание. Идем отсюда поскорее. Нам нужно еще найти Мэй Лепесток Дотоса.

– Простите меня, госпожа, – повинилась Гуан. – Я солгала вам, я спрятала Мэй у себя, так как не хотела, чтобы она снова попала в лапы этому старику...

– Я так и подумала. Что с тобой, Гуан?

– Небесная Канцелярия! – прошептала та. – Ведь все это время девочка сидит в нише для одежды! Она задохнется! Ох, скорей!

Гуан со всех ног кинулась в свою комнату. Подбежала к нише, сорвала прикрывавшую ее ткань, разбросала одежду... И бездыханная Мэй вывалилась из ниши прямо ей на руки.

– Она задохнулась! – страшно закричала Гуан.

Тут подоспела Хозяйка Люй. Она выхватила девочку из рук Гуан, уложила на постель, пощупала пульс, послушала сердце.

– Успокойся, Гуан, – сказала она. – Ее сердце бьется, но слабо... Да она вся в жару! Несчастное дитя, я уж и сама не рада, что позволила сановнику Удэ взять ее. Он радости вкусить не успел, а она, похоже, заболела нервной горячкой. Нужно приготовить целебный отвар из десяти трав и напоить ее. А еще все тело растереть мазью из золотого корня. Ей станет легче, вот увидишь.

... Гуан остаток ночи провела без сна, ухаживая за Мэй. Та все не приходила в себя, но после натирания мазью хотя бы стала глубже дышать. Девочка металась на постели и безмолвно открывала рот, словно кричала от ужаса, – это вызывало слезы у Гуан, которая за такой короткий срок успела привязаться к Мэй как к родной дочери.

Под утро сон Мэй стал спокойнее, девочка перестала метаться и задышала ровно. Гуан возблагодарила Небеса, постаралась напоить Мэй целебным отваром (Мэй при этом так и не проснулась), а потом прилегла рядом на кровати, забылась коротким неровным сном...

И в этом сне Гуан увидела, как в ее комнате разлился дивный бирюзовый свет. Стены стали прозрачными, и оказалось, что за этими стенами расцвел дивный сад, подобных которому нет на земле. И среди этого сада Гуан увидела беседку со стенами, сверкающими полированной яшмой. Из беседки навстречу Гуан вышла покойная императрица Нэнхун с маленьким мальчиком на руках, сопровождаемая прекрасным юношей, чей алый пояс сиял, как огненная струя, и не менее прекрасной девушкой, ножки которой были обуты в маленькие пушистые облачка, несущие ее над землей.

– Гуан, – обратилась покойная императрица Нэнхун к оторопевшей певичке, – выслушай меня, но оставь до поры до времени в тайне все, что я скажу тебе. Дитя, которое ты полюбила, не безродная нищенка. Ее настоящее имя Фэйянь, она законная дочь императора Жоа-дина. Я родила ее, зная, что судьба, которая ей выпала, тяжела и полна испытаний. Но только ей суждено восстановить справедливость в Яшмовой Империи. Гуан, береги мою дочь пуще собственной души, и будешь вознаграждена. Я не оставлю тебя своей милостью.

Гуан преисполнилась страхом. Мэй – принцесса, наследница династии Тэн?! Сможет ли она, простая певичка Гуан, уберечь этого божественного ребенка?

– Сможешь, если постараешься, – прочел ее мысли юноша с алым поясом. – Если что, я помогу. Как, например, сегодня. Это я насчет распутного сановника – пришлось его покарать небесным копьем за распутство. Чтобы этот недостойный старик похитил девство принцессы – я такого не потерплю. Кстати, хорошо, что ты переходишь в дом Цясэна, он неплохой человек, хотя и не самый лучший. Возьми с собой Фэйянь, то есть Мэй, обучай ее разным премудростям и рукодельям, а дальше поглядим, что приготовил для нее Великий Путь. Ох, я забыл представиться: я Небесный Чиновник Второго Облачного Ранга Ань по прозвищу Алый Пояс. Я не оставлю тебя своей заботой, Гуан, -но смотри – береги принцессу!

– А я – Небесная Чиновница Второго Облачного Ранга Юй по прозвищу Расторопные Туфельки, – сказала девушка, чьей обувью были облака. – Я в земной жизни была наперсницей государыни Нэнхун и воспитательницей принцессы Фэйянь. Я буду помогать тебе, Гуан, ты ни в чем не станешь нуждаться, только береги принцессу!

– Это я уже сказал, – встрял Небесный Чиновник Ань. – Зачем по нескольку раз повторять одно и то же, дорогая?

– Один раз – услышат уши, второй раз – услышит душа, – парировала Небесная Чиновница Юй.

– Ну, как знаешь, – усмехнулся Небесный Чиновник. – Так что, благовещий сон можно считать оконченным?

– Нет, погоди, – сказала Юй. – Я знаю, Гуан беспокоится о том, как будет решено дело с кончиной сановника Удэ. А все ты виноват, Ань! Лучше б ты его молнией поразил, а не копьем, так было бы больше похоже на небесную кару. Вечно ты сначала сделаешь, а потом думаешь. И к чему ты оставил возле тела сломанный веер певички Личжи? Хотел, чтоб на нее указали как на преступницу?

– Хотел.

– Это же клевета! Тебе не стыдно, Небесный Чиновник?!

– А ей, этой Личжи, не стыдно было отравить ядом двух своих мужей, беременеть от всякого заезжего-проезжего, а новорожденных младенцев душить подушкой? Знаешь, скольких своих детей Личжи придушила? По ней давно плачет дыба!

– Все равно ведь не вышло по-твоему, Ань. А Личжи еще получит свое. Небесный Судебный Исполнитель уже смотрит на землю, его огненные глаза выискивают преступников...

Чиновники еще спорили, голоса их становились все тише, сияние сада потускнело, и скоро Гуан поняла, что не спит, лежит рядом с Мэй в своей комнате и видит, как за окном сверкает снежный солнечный день...

Гуан посмотрела на спящую Мэй. В лице девочки не было и следа болезни, она была прекрасна, как лепесток лотоса в утренней росе. В голове Гуан зазвучали голоса:

«Держи это в тайне! »

«Береги принцессу! »

– Да, – сказала Гуан и встала.

Мэй открыла глаза, посмотрела на Гуан вопросительно и радостно. От вчерашнего ужаса не осталось и следа. Страшный старик, бегство, душная ниша с одеждой – все это представлялось Мэй кошмарным сном, рассыпающимся на кусочки с восходом солнца.

– Вставай, милая, – сказала ей Гуан. – У меня для тебя есть очень славная новость...

... Вэй Цясэн действительно оказался весьма могущественным в Западном Хэ человеком. Он при помощи городского осмотрщика трупов сумел повернуть дело с кончиной сановника Удэ Второго так, что власти не смогли придраться ни к чему. А если и имелись какие-то подозрения, то всем, кто эти подозрения питал, были вручены достаточные суммы денег, чтобы заткнуть болтливые не в меру рты. И в начале месяца Проснувшейся Сливы Вэй Цясэн прислал за Гуан свадебный паланкин. Мэй переезжала из веселого квартала вместе с наставницей в дом Цясэна – это и была та славная новость, о которой говорила певичка.

Дом Цясэна оказался одним из самых роскошных в Западном Хэ. Пожалуй, даже у князя-наместника не было таких раззолоченных палат, резных галерей и садов с укромными беседками и прелестными чайными павильонами. Гуан, которую теперь вся прислуга в доме величала не иначе как госпожа Старшая, относилась к Мэй как к родной дочери. Господин Цясэн целыми днями пропадал на службе в городской управе, домой являлся только под вечер, так что до вечера Гуан и Мэй были предоставлены сами себе, в их распоряжении находилась вся усадьба, вся роскошь, вся красота. Чтобы не терять времени попусту, Гуан решила обучать девочку каллиграфии, поскольку сама когда-то брала уроки у известного мастера-каллиграфиста Ци Ина. ... Гуан и Мэй сидели в рабочем кабинете; за распахнутыми створками окна пробуждающийся сад дышал весенними ароматами; первые бабочки порхали над окутанными дымкой цветения кустами...

– Не отвлекайся, Мэй, – сказала Гуан, когда девочка засмотрелась на полет особенно яркой бабочки. – Тебе предстоит многое узнать и запомнить, взгляни на стол. Перед тобой лежат «четыре драгоценности ученого»: это кисти для письма, тушь, тушечница и бумага. Относись к ним как к святыням, ибо искусство каллиграфии, как и прочие искусства, дарованные людям бессмертными небожителями, не терпит непочтительного отношения. Каллиграфия тоже самое, что и музыка, только звуки она рождает в душе, когда мы глядим на прекрасно выписанные иероглифы. И как музыка, каллиграфия не живет там, где есть фальшь, грубость, неумение. Боги дали людям каллиграфию не только для того, чтобы наслаждаться прелестью иероглифов, но и потому, что это искусство как никакое другое взращивает в человеке благие ростки терпения, настойчивости и мудрости. Тот, кто обрел совершенство в искусстве каллиграфии, может подчинить себе всю землю, все небо и даже преисподнюю, потому что иероглифы обладают чудотворной силой... Ты так странно смотришь на меня, милая? Ты, верно, думаешь, что я обладаю подобным могуществом?