Иероглиф «Любовь» - Первухина Надежда Валентиновна - Страница 30

– Перестаньте, – нахмурилась Гуан. – Что за кощунство? Идем, дитя.

Сестрица Гуан отвела Мэй в свою комнату. Здесь все говорило о том, что хозяйка комнаты – женщина, понимающая толк в изящных искусствах. На стенах висели четыре великолепные картины, изображающие цветение сливы, бамбуковую рощу, ветвь сосны и кроваво-красные цветы гардении... Под картинами стоял чайный столик, весь в резных узорах и капельках граненого стекла. За ширмой, украшенной бархатными цветами, стояла широкая кровать красного дерева, убранная так роскошно, что казалось, на ней достойна спать высокородная сановница... Возле кровати располагался небольшой продолговатый шкафчик, а на нем лежала лакированная флейта и цинь – струнный инструмент, звуки которого напоминают плач улетающих от осени журавлей. Мэй засмотрелась на музыкальные инструменты – ей вспомнилось, как матушка иногда по просьбе отца играла на цине длинные нежные мелодии. А еще матушка иногда учила Мэй, как играть ее любимую песню «За далекой рекой». Мотив песни был прост, Мэй быстро выучила его и помнила до сих пор... Сама не своя, Мэй подошла к шкафчику и коснулась струн циня дрожащей рукой.

– Ты знаешь, что это за инструмент? – тут же спросила у Мэй красавица Гуан.

Мэй кивнула. Неожиданно она почувствовала, что больше не может плакать. Всю ее заполняла печаль, но эта печаль не терзала сердца, не порождала горечи и боли...

– Может быть, ты умеешь играть на цине? – снова спросила Гуан девочку. – Впрочем, что я спрашиваю. По твоим глазам все видно. Возьми инструмент, Мэй. Сыграй то, что знаешь.

Мэй взяла цинь так, словно это было гнездо с уснувшими птенцами иволги. Перебрала струны, и мелодия, так долго хранившаяся в ее душе, наполнила комнату.

– О Небесная Канцелярия! – всплеснув руками, тихо воскликнула красавица Гуан. – Дитя, ты поражаешь меня в самое сердце! Знаешь ли ты, что сыгранная тобой песня давно запрещена указом государыни Шэси? Запрещена, как и многие другие песни, стихи, картины! Хорошо, что мы сейчас одни и здесь некому нас подслушать, не то не сносить бы нам головы! И хоть песня «За далекой рекой» была самой любимой песней моего детства, ради всего, что тебе дорого, никогда больше не играй ее. Если хочешь, чтоб мы остались в живых.

Мэй кивнула и положила цинь на место. Поклонилась, приложив руку к сердцу, – это был известный жест с просьбой о прощении.

– Ты ни в чем не виновата, я не сержусь на тебя, дитя, – смягчив свои слова улыбкой, сказала Гуан. – Просто ты меня напугала. Я не ожидала, что столь юное создание имеет способности к музицированию. Все-таки ты не из простолюдинок! Что за тайны хранит твое сердце? Как жаль, что ты не умеешь говорить!

Мэй в знак согласия склонила голову.

– Вот я глупая-то! – воскликнула Гуан. – Теряю время на запрещенную музыку и болтовню, вместо того чтобы искупать тебя и накормить. Ведь ты наверняка сильно устала с дороги. Идем-ка сюда.

Гуан отодвинула плотную занавеску, и оказалось, что рядом с ее спальной комнатой располагалась другая, поменьше. Здесь стоял изящный туалетный сто1Ик с овальным зеркалом из полированной бронзы, из красиво обтесанных камней был сложен очаг, в котором ярко пылали душистые сосновые поленья, а еще половину комнатки занимала круглая бочка для омовений и большие медные сосуды с водой.

Гуан согрела воду и сама выкупала Мэй. При этом она не переставала удивляться тому, какие у девочки маленькие ступни.

– Ты просто как фея горного ручья! – улыбалась она девочке. – Такую красоту жаль продавать даже за все золото мира!

Мэй недоуменно поглядела на красавицу Гуан. Что значит – продавать красоту? Меж тем девушка помогла Мэй вытереться и одеться в теплую кофту и юбку на ватной подкладке, причесала ее роскошные волосы и уложила их красивыми волнами.

– Вот так, – удовлетворенно сказала Гуан и подвела Мэй к зеркалу. – Теперь ты совсем принцесса.

Мэй вздрогнула и посмотрела на себя в зеркало. Нет, глупости, она вовсе не выглядела принцессой! Во дворце ее наряды были в тысячу крат роскошнее! Но был ли дворец, были ли те времена, когда ее имя звучало иначе? Или это – лишь грезы, отравляющие жизнь?

– Идем ужинать, – сказала Гуан. – Ты, верно, проголодалась? А за ужином я расскажу тебе, куда ты попала и какие здесь у нас порядки.

На ужин Гуан подала соевый творог со сладким соусом, пирожки-баоцзы и отварной курятины, приправленной имбирем. К тому же у нее нашлось и легкое вино, и сладости, и душистый красный чай. Мэй поначалу ела с удовольствием, но от рассказа красавицы Гуан ей ни еда, ни вино не стали в радость. Многое из слов Гуан девочка не поняла, но кое-что…

– В нашем городе улица, на которой все мы живем хорошо известна, – говорила Гуан, прихлебывая крепкий чай. – Она называется улицей Всех Желаний, а еще улицей Диких Орхидей. Мы живем на этой улице безотлучно, почти никогда не выходим в город, то, что нам нужно: припасы, ткани, украшения, – приносят служанки, а еще дарят гости, которые навещают нас. Наша госпожа – Хозяйка Люй, та женщина, что привезла тебя сюда. Мы все ей подчиняемся, как воины – военачальнику. И то сказать, хоть Хозяйка Люй и кажется порою суровой, она заботится о каждой из нас так, как и родные матери о нас бы не позаботились! Так что, Мэй, относись к Хозяйке Люй со всем почтением, на какое способна.

Все мы не имеем мужей и живем гораздо веселее замужних женщин; за это замужние женщины нас не любят и отзываются о нас с презрением. Но это они от зависти, Мэй! Женщина, которая вышла замуж, все равно что заживо похоронена! Если она жена богача, то у нее есть, конечно, служанки, ну а если ее муж беден и едва сводит концы с концами, ей приходится туго! Замужняя весь день проводит в хлопотах по хозяйству, некогда ей и прическу шпильками украсить. Свекор и свекровь не дают ей покою, следят, чтобы не съела лишнего куска, чтоб не сказала дерзкого слова, за каждую провинность наказывают, наговаривают на жену мужу! Муж наслушается сплетен, да и поколотит жену. Вот уж радость! С собственной женой мужчина не разводит церемоний в постели, не удерживает свой вулкан от извержений, оттого замужней приходится мучиться от родовых мук чуть не каждый год. Потому она сама дурнеет лицом и телом; все ее заботы касаются только детей, а , муж, глядишь, уже присмотрел кого на стороне . Или привел в дом хорошенькую свежую наложницу. Потом и вовсе свел жену в могилу побоями да непосильным трудом...

А мы! Мы – вольные птицы, хоть и поем за деньги, все свои дни мы проводим в веселье: танцуем, поем, развлекаем наших гостей, которые пьянеют от одного нашего взгляда и без счета одаривают нас золотом и драгоценностями. Нам не приходится пачкать своих рук черной работой – у нас есть служанки, мы не рожаем детей, а значит, не заботимся ни о чем. Вся наша забота – как получше угодить гостю, чтобы он без сожаления расстался с деньгами. Иногда мы даже заверяем их в своей любви и преданности, изображаем печаль при расставании, льем лицемерные слезы – пусть эти глупцы и впрямь думают, что мы не можем без них дня прожить! Ты спросишь, о ком это я говорю? Конечно, о мужчинах, моя милая Мэй! Они – источник нашего дохода. В наши дома Услады спешит и сановник, и чиновник, и мудрец (впрочем, их почти не осталось), и торговец, и матрос, и святой, и грешник, и молодой, и старец! Все они без разбору падки на наши прелести, как шмели на патоку. От нежного взгляда пьянеют, от высунутой из-под платья ножки или обнаженного плеча шалеют, как дикие кони по весне...