Шведский всадник - Перуц Лео - Страница 31

«Саверна? Тот самый случай? — ему сразу вспомнился сбивчивый рассказ юного Торнефельда на мельнице: „Что ты знаешь, брат, о Саверне? Эх, знал бы ты, как там было!.."»

— Да! — перевел дыхание Шведский Всадник. — Мой отец часто рассказывал о битве под Саверной: гром, молнии, безумные крики, команды «Вперед-назад перестроиться!», и снова атака… В том бою он потерял руку.

Барон Палачей долго разглядывал его.

— Вы удивительно похожи на своего отца. Просто до смешного! — благодушно проговорил он. — Ваше здоровье, господин… э-э-э, господин лейтенант!

И пир продолжался.

Каждый год, если только удавался неплохой урожай, Шведский Всадник прикупал к своим трем гуфам по нескольку моргенов земли у соседей — то клочок пашни, то луг, то выгон — и через пять лет восстановил ту площадь имения, которую когда-то с выгодой для себя распродал изгнанный приказчик. Он был по-прежнему воздержан в еде и питье и никогда не скучал у горящего камина. В любое время года он с рассветом принимался за хозяйственные дела, успевая проследить за всем и вся.

Пашня обеспечивала господский дом и работников, а скотоводство и заготовка дров давали чистую прибыль. Кладовые и амбары были заполнены всем необходимым для большого хозяйства: в каретном сарае стояли различных размеров сани, повозки и коляски, на конюшне в любое время имелись свежие лошади для почтальонов и останавливавшихся на дворе курьеров, а на испанских баранов-производителей, содержавшихся в овчарне, люди приезжали посмотреть со всей округи.

И все же бывало так, что во время его поездок по полям, когда он совершенно искренне любовался принадлежавшими ему обширными землями, некая тень набегала на его душу и некий неведомо откуда взявшийся холодный ветер леденил его тело. Ему казалось, что все его владение — поля, луга, рощи, одинокие березы, молодые посевы на пашнях, ручей, пруд, дом, двор, жена, которую он любил больше жизни, и даже ребенок, в котором он души не чаял, — все это не его. Ему казалось, что это всего лишь ссуда, предоставленная ему на короткий срок, и что скоро ее придется вернуть. И чем светлее сияло солнце, тем мрачнее становилось у него на душе. Он поворачивал коня и вскачь ехал домой. Там навстречу ему выходила из сада дочь, а за ней — Мария-Агнета, и лишь тогда, поцеловав их обеих, он успокаивался. Когда ребенок, это живое, бойкое и безгранично любимое существо, оказывался у него на руках, тень спадала с его души.

Свою жену он любил так же сильно, как и в первый миг свидания, и всеразрушающая сила времени ничуть не охладила его чувств. Но гораздо горячее и тревожнее была его любовь к дочери, и об этом знали все в доме. Ее, маленькую Марию-Христину, прежде всего искали его глаза всякий раз, как он приезжал домой. И отблески вечной радости появлялись в его глазах, когда он ласкал ее и говорил с нею.

Иногда, возвратясь поздно вечером, он проскальзывал к постели спящей дочки и молча сидел, слушая ее дыхание. Но его взгляд помимо его воли проникал в сон девочки, и тогда она пробуждалась, готовая заплакать, но, узнав отца, обнимала его шею ручонками. Чтобы развлечь ее, он часто пел ей детские песенки, которых знал не много, но очень хорошо. Мария-Христина до сих пор отлично помнит песню про волка, у которого выдалась постная ночь, и про глупую гусыню, попавшую в силки.

А еще он пел о том, как портной стоял у небесных ворот, как нищий праздновал свадьбу и как курочка, которая не хотела класть яйца, была за это сварена в котле.

По ночам вокруг ребенка хлопала крыльями курица, собиравшая хлебные крошки у изголовья кровати, в ногах лениво лежал волк, не желавший жрать мясо в постную ночь, между ножками стульев плясали портной и нищий, а в окно заглядывал царь Ирод, пришедший прямо из песенки о трех царях, которую Мария-Христина особенно любила и частенько напевала тоненьким голоском:

Шведский Всадник вторил ей низким басом, но так тихо, что никто в доме не просыпался. Так они и пели вдвоем.

«Вечно, вечно сияет твой лик», — звучал голосок Марии-Христины, но это было уже из другой песни. Ее одолевал сон, мысли путались в голове, и она закрывала глазки. Шведский Всадник вставал и неслышно покидал спальню, уводя за собою населявшие ее сказочные образы — волка, курочку, портного, нищего и длиннобородого Ирода, который исчезал последним.

Дело было в марте, перед самым началом полевых работ. На дворе смеркалось, снеговые облака неслись по небу, на голых сучьях платанов каркали вороны. На втором этаже дома, в «длинной зале», прохаживался взад и вперед Шведский Всадник. Мария-Агнета сидела у камина, рассматривая гравюры из книги с интригующим названием «Der Amaranti neuer Weltgarten»[24]; горящий камин бросал красноватые блики на ее волосы. У окна домашний учитель посвящал маленькую Марию-Христину в тайны азбуки. Девочка устала и все чаще оглядывалась на угол, где среди прочих деревянных игрушек лежала ее любимая лошадка с тележкой.

У двери на почтительном расстоянии от хозяйского стола застыли в полупоклоне два человека из деревни: крестьянин, пришедший просить семян для посева, и плотник, вызванный хозяином, чтобы настелить новый пол в конюшне. Плотник прикидывал в уме, сколько вина, хлеба, мяса и сыра ему и его помощникам следует запросить за работу. А крестьянин тем временем уже во второй раз твердил свою заунывную литанию:

— У меня к вашей милости большая просьба. Мне не хватает ржи на посев, а ведь уже пора выезжать в поле…

Шведский Всадник подошел к нему и взял инициативу в свои руки:

— Каждый год ты приходишь ко мне за хлебом и семенами, потому что не можешь прокормить себя и свою коровенку. И заготовить зерна для посева, чтобы хозяйство шло прибыльно, ты тоже не можешь. А все из-за чего? Ты спозаранку сидишь в пивной, а если не в пивной, то у себя дома на печке! Жажду ты утолять умеешь, а голод — не научился! Вот и бежишь ко мне побираться!

Крестьянин хорошо знал, что, если он все-таки получит свою полумерку зерна, ему следует переждать плохую погоду. Он ежился, попуская мимо ушей колкие речи хозяина, и вертел в руках свою кроличью шапку. Когда Шведский Всадник умолк, он вновь начал просить:

— Но ведь исстари заведено, чтобы господин помогал своим крестьянам, как подобает христианину и дворянину. Вот и я прихожу к моему господину с большой просьбой в моей тяжелой нужде. Зерно это я хочу взять взаймы до урожая…

— Опять мимо нас везут покойника, — вдруг вмешалась Мария-Агнета, выглянув в окно. — На этой неделе уже третий будет… Господи Иисусе, почему там умирает столько людей? Да и неужто во владениях господина епископа нет своего кладбища?

— Кладбища там нет, — подтвердил учитель. — Там одни заводы, плавильные печи, шахты да карьеры. Самая большая шахта называется «Святой Матфей». Еще есть шахта «Святой Лаврентий» и каменоломня «Бедные души». Люди мрут как мухи у печей, и управляющий отсылает их на захоронение в соседние деревни.

В бледном свете гаснущего дня мимо двора тащилась нищенская процессия, спускавшаяся с холма на проселочную дорогу. Впереди шагал человек с крестом, за ним худой мерин тащил телегу с некрашеным гробом, а замыкал шествие старенький священник, беспрестанно бормотавший молитвы. Никто не оплакивал покойника и не провожал его в последний путь.