Шведский всадник - Перуц Лео - Страница 28

— Сдается мне, я откуда-то знаю этого барона фон Зальца, — мрачно проговорил Шведский Всадник, ясно припоминая бородача и ту давнюю зимнюю ночь. — И что же, кузина, вы не хотите уступить его домогательствам?

— Да как ты можешь спрашивать такое, Христиан?! Я лучше буду спать на тюфяке из овсяной соломы, как простая крестьянка, чем лягу на пуховую постель моего злодея-крестного!

— Моя любимая, моя верная! — едва не захлебнувшись радостью, вскричал Шведский Всадник, обеими руками пожимая и лаская ее руку. — Тебе не нужно больше бояться этого фон Зальца и его векселей. Я оплачу их все. Ты не помнишь, какая там сумма?

— Я никогда толком не знала этого, — ответила девушка. — Все счета вел мой приказчик. Знаю только, что мне пришлось продать всю пахотную землю, а с нею и луга, и пруд, но как все это происходило, сказать не могу. Просто в доме постоянно не было денег.

— Да и как же могло быть иначе! — вскричал мнимый Христиан с такой злой усмешкой, что девушка испугалась и невольно отшатнулась от него. — В этом доме нет ни одного честного человека. Удивляюсь, кузина, как ты этого еще не поняла. И приказчик, и писарь, и старший овчар — одна банда! По всем по ним давно плачет веревка. А ты, кузина, и не подозреваешь об этом. Поэтому-то они и ничего не требуют от работников и слуг, поэтому-то и не соблюдают порядка, поэтому-то каждый тут делает, что ему вздумается! Неужели кузина не замечала ничего этого?

— А ты-то откуда все это узнал, Христиан? — удивилась Мария-Агнета.

— Вчера, chemin faisant![18], я видел твои поля. Это просто ужас! — горячо заговорил Шведский Всадник. — А сегодня утром, пока моя кузина еще спала, я обошел двор и много чего увидел. У писаря, который учитывает зерно, есть четыре коровы, и всех их он кормит из барских запасов. Конюх и слуга при бычьем стойле объедаются яичницей с жареным салом и ветчиной и запивают ее сливками, а на обед у них мясной суп с горохом, репой и травами. Идущие на поле жнецы тащат в своих сумках кто круг сыра, кто пару десятков яиц, кто утку, а в деревне все это распродают за бесценок. Приказчик же

притворяется, будто ничего не видит, потому что все работники знают о его воровских проделках. Вот какую скотину милая кузина держит у себя в хозяйстве, да еще и платит ей за воровство и разгильдяйство!

— Я ничего этого не знала! — тихо сказала девушка. — За управляющего поручился господин фон Чирнхауз. Он говорил, что знает его с детства как честнейшего человека.

— Sans doute![19] — расхохотался Шведский Всадник. — Конечно, в колыбели-то он был честным, да только с тех пор научился жить красиво, а для этого надо уметь воровать! Но и это еще не все. В сараях, сеновалах и хлевах все крыши и стены в дырах. Корма пропадают под дождем, портятся, а от этого у овец начинаются кашель и чахотка. Да и лен нужно подсевать вовремя, и косить траву, и готовить сено на зиму — по ничего этого тут не делается. Знаешь ли ты об этом, кузина?

— О Христиан, ты должен поговорить с этими людьми и объявить им свою волю. Тогда все станет иначе!

Шведский Всадник отмахнулся от нее.

— Ну уж нет, никакие слова тут не помогут — у твоих людей не слишком чувствительные уши! — сердито бросил он. — Оплеух и палок — вот чего заслужили эти бездельники! Я наведу здесь порядок, но только добрым испанским хлыстом! Эй, парень! Ты что, не обучен приветствовать господ?

Работник, который хотел было незаметно пройти мимо, сорвал с головы шапку и поклонился чуть ли не до земли.

— А ну-ка, беги и позови сюда приказчика! — распорядился Шведский Всадник. — Да передай ему, что госпожа приказала ему принести все учетные книги и счета. Я буду ждать его в столовой.

Он вернулся в сад лишь через два часа. Мария-Агнета с надеждой подбежала к нему.

— За всю свою жизнь я не делал такой противной работы! — сообщил он, проводя рукой по лбу. — Лучше бы мне проскакать десять часов по бездорожью в дождь и ветер или опять залечь в окопы и отражать атаки саксонцев, чем заниматься этой цифирью. Проклятый приказчик извел столько бумаги и чернил, что их хватило бы года на два всем книготорговцам Римской империи[20]. Правда, он забыл указать в книгах, что берет себе четверть всей хозяйской шерсти и молока! Я с позволения кузины выгоню его ко всем чертям. Пусть убирается подобру-поздорову!

— Я согласна. Все, что ты считаешь правильным, правильно и для меня, — ответила Мария-Агнета.

— А когда уплатим долги, — продолжал он, — у меня еще останется денег на то, чтобы заплатить священнику за обручение и венчание, да нанять музыкантов, да сшить тебе подвенечное платье и устроить пир для соседей. Если, конечно, моей кузине будет угодно выйти за меня замуж…

— Христиан! — прошептала девушка. — Я так ждала тебя, этой минуты! Теперь, когда она настала, я принадлежу тебе. Ведь я люблю и всегда любила тебя и только тебя!

— Только меня… — повторил мнимый Торнефельд и опустил голову, против воли вспоминая юношу, которого он во имя своей любви предал, отняв у него имя, свободу и честь.

Он не сразу сумел заговорить.

— Милая кузина, на всем Божьем свете не найдется никого, кто бы любил тебя больше меня. Я говорю это от всего сердца, и да поможет мне Бог!

— Я это знала, Христиан! — улыбнулась Мария-Агнета.

— Но, милая моя невеста, я вынужден также сказать, — добавил Шведский Всадник, — что после свадьбы мы будем на первых порах строго экономить. Придется есть овсяной хлеб вместе со слугами! И так до тех пор, пока не восстановим имение твоего отца.

— С тобой, Христиан, я рада есть не только овсяной хлеб, но и опилки с хреном! Я благодарю Бога за то, что Он дал мне столько счастья!

До родов оставалось два месяца. Однажды ночью, едва пробило двенадцать часов, Мария-Агнета проснулась и больше не могла уснуть. Она слушала, как шевелится ребенок у нее внутри, и думала: «Если будет девочка, назовем ее Марией-Христиной». Ей хотелось девочку — она уже видела свою дочь бегающей по саду в белом платьице из тафты и в белой, с черным бантом, шляпке. Вот она спотыкается, путаясь в подоле платьица, падает на траву и звонко хохочет, а вместе с нею смеются служанки, и даже гуси с козами гогочут и блеют им в лад. Вот так, улыбаясь своим мечтам, она долго лежала в темноте. Потом ей пришло на память, что еще в прошлом году амбары и кладовые были пусты, а у нее не было ни гроша. Теперь же все было по-другому: в доме появился настоящий, дельный хозяин, основавший ее счастье на твердой почве, и ей остается лишь благодарить за то Бога. Она любила мужа сверх всякой меры и с трудом могла дождаться его с полей. Когда она слышала его поступь на лестнице, кровь шумела у нее в висках от радости. И вот теперь он мирно спал подле нее. Она приподнялась и прислушалась. Дышал он спокойно. Но иногда бывало, что он стонал и бормотал команды, какие-то странные слова и обрывки непонятных фраз, словно опять был на войне в армии своего короля.

Люди в деревне, да и окрестные дворяне звали его Шведским Всадником, потому что он повсюду ходил в голубом мундире, на который имел право, как офицер, уволенный с абшидом[21], — в том самом костюме, в каком и прибыл в имение. Люди добродушно посмеивались над его экономией, замечая друг другу, что он не любит стоять на солнце, потому что тогда всем видны его заплаты. Он и вправду экономил на всем, приговаривая, что ему надо собрать побольше денег на крестины ребенка. Сама Мария-Агнета тайком заняла денег у ехавшего из Польши на Лейпцигскую ярмарку еврея и купила голубого бархата по полгульдена за локоть на кафтан военного покроя, чтобы люди по праздникам могли видеть ее любимого мужа в новом мундире. А вот сказать ему про обнову боялась, потому что, когда однажды она заговорила с ним о том, что дворянин должен выглядеть шикарно, он резко возразил: «Пусть какой-нибудь там столяр, кузнец или портной щеголяет по праздникам в шелку да бархате, а дворянин остается дворянином и в сермяжной куртке крестьянина!»