Шведский всадник - Перуц Лео - Страница 24

Слух быстро прокатился по стране. Извозчики пересказывали его в деревнях, священники повторяли его в своих проповедях, и находились люди, которые уверяли, что воочию видели трупы бандитов. Повсюду царила радость по поводу счастливого избавления от ужасной банды. А о плачевной гибели атамана была сложена — и даже напечатана! — песня, которую вскоре стали распевать на всех ярмарках и во всех кабачках.

Но был в Силезии один человек, который не хотел верить всему этому. То был Барон Палачей. Он зло смеялся над легковерными людьми и громогласно объявлял этот слух обманом. Он говорил, что разбойники сами распустили байку про то, что их главарь упрятан на три фута под землю, и сделали это для того, чтобы войска прекратили за ними погоню и позволили им спокойно просаживать свою добычу в кабаках. Капитан клялся клыками, хвостом и рогами самого дьявола, что не будет знать покоя, пока не передаст церковных грабителей во главе с их атаманом в руки палачей.

И все же с тех пор о банде не было никаких известий; в церквях или часовнях воцарилось спокойствие, и хранившиеся в храмах драгоценности сверкали у всех на виду в сумеречном свете витражей. Ни одна воровская рука не тянулась к ним больше.

В глубине Богемских гор, в труднодоступном месте, которое в народе называли «Семь пещер», скрывалась лесная хижина грабителей церквей. Там-то они и собрались на свою последнюю сходку.

Было раннее утро. На улице стоял дикий холод, ветер бешено рвался сквозь расщелины и дыры, по крыше молотил мелкий дождь. Четверо бандитов, завернувшись в плащи, лежали на соломе и жадно смотрели на сваленные в кучу сокровища — на дукаты, двойные талеры, кремницкие дукаты и данцигские золотые, которые сохранились из богемской, силезской и польской добычи прошлого года и до сего времени лежали в тайниках.

Всю ночь они говорили, спорили, кричали друг на друга; никто из четверых не хотел отпускать своего атамана, а равно и расходиться каждый своею дорогой. Они настаивали на том, что золота набрано еще недостаточно и что в этой стране его можно добывать мешками и корзинками.

Но атаман оставался при своем мнении. Он говорил, что, несмотря на все радужные перспективы, им необходимо было разойтись и что продолжать промысел было опасно.

— Мы занимаемся таким ремеслом, — сказал он, — что в конце концов каждый из нас поплатится за него своей шеей и горбом. И без того о нас уже слишком много толков идет между людьми, и слишком много глаз и ушей следят за нами. Близок тот час, когда нас изловят и отдадут палачам. Да и этот чертов Барон опять появился в наших местах, а я не хочу больше встречаться с ним. Поэтому-то я и уверен, что нам больше нельзя орудовать вместе, иначе наша удача попятится от нас по-рачьи. Каждому следует идти своей дорогой и не оглядываться на остальных. Такова моя воля! Вы поклялись слушаться меня во всем еще в тот раз, когда я спас вас от палачей, так послушайтесь и сейчас!

В конце концов на этом и порешили: бандитам не осталось ничего другого, как разделить добычу и каждому взять свою долю золота и серебра, сваленного в кучу посреди комнаты. После того каждый должен был сам искать свою удачу.

Атаман в своем фиолетовом бархатном кафтане стоял у двери, а мысли его были устремлены в будущее. Он уже мечтал о том, как из своей доли богатства выплатит висевшие на имении долги, прикупит инвентаря и скота, наймет новый состав работников и слуг, заведет хороших лошадей и станет сдавать их внаймы почтовой службе. «И, конечно же, я куплю борзую собаку и верховую лошадь для высокородной невесты фон Торнефельда! — радостно представлял он, улыбаясь про себя. — Денег на все хватит!»

У маленькой кучки золота, которая составляла долю атамана, пристроилась на корточках Рыжая Лиза. Она насыпала в мешок бродяги дукаты и двойные талеры. Не в силах больше глядеть на это, Фейербаум вскочил на ноги. Достающиеся другому деньги жгли ему глаза.

— Вот черт! — закричал он. — Что это она творит? Пусть каждый сам возьмет, сколько ему следует!

— Это честная доля атамана! — оборвал его Сверни Шею. — Слушай, и чего тебе неймется? Ты ему должен спасибо сказать за то, что он позволяет тебе взять свою часть. Ведь когда он возглавил нас, у тебя не было ничего, кроме рваного плаща, пары стоптанных башмаков да грязной рубашки на теле, а теперь ты сделался богачом!

— Богачом? — взвился Фейербаум. — Что ты плетешь? Кто может считать себя богачом в наши времена, когда одна мера зерна стоит одиннадцать грошей? Нет, я не трону сразу своей доли, она мне на старость останется. Когда я буду больным да хилым, кто обо мне позаботится? А до тех пор я буду кормиться именем Бога да воровать у крестьян, что под руку попадется. С голоду не подохну — и то хорошо!

И он с горькой усмешкой принял свою долю, которую отсыпал и швырнул ему Сверни Шею. Фейербаум зря жаловался: каждому из них досталось по доверху набитой талерами шляпе да по пригоршне золотых в придачу.

— Мы взяли это золото с риском для жизни, — сказал Брабантец, — и теперь у нас долго не будет «черного понедельника»! Будем жить как баре. Спать в постелях знатных господ, трескать жареных щук да оленье мясо, пить доброе вино. Схожу-ка я завтра поутру в церковь к обедне, а после полудня пройдусь по городской улице, а вечером сыграю в карты да выпью на славу. И все последующие дни я буду жить так — жить да спокойно посматривать, как времена меняются с плохих на хорошие.

— Смотри, — предупредил его Фейербаум, — как бы твой «черный понедельник» не наступил слишком скоро! А за ним — голый вторник с тощей средой. Вот тогда-то ты и запоешь, что зря мы так мало награбили. Уж тогда-то я не поставлю на тебя и трехгрошовика. И не приходи тогда ко мне за помощью!

— Не беспокойся! — со смехом отвечал ему Брабантец. — Посади ты у своей двери хоть лилии с резедой, я и близко к ним не подойду, чтобы ненароком тебя, паскуду, не увидеть!

Тут слово взял Сверни Шею — первый помощник атамана. Обе его руки были полны золотых монет.

— Мы жили как проклятые Богом, — твердо сказал он, — и не знали, чем для нас закончится сегодняшний день. Теперь все это позади. Атаман научил нас, где и как раздобыть большие деньги, и мы должны быть благодарны ему за это. Я хочу объездить все дальние страны — Венецию, Испанию, Францию, Нидерланды. Я хочу взглянуть на мир при дневном свете. Если я буду тратить по два талера в неделю и даже прибавлять по полталера в воскресенье, мне на всю жизнь хватит!

Вейланд, высокий и грузный детина с желто-бледным лицом, проблеял довольным тоном, со звоном пропуская дукаты между пальцами:

— Здесь, в Чехии, где меня не знает ни одна собака и кошка, я могу жить не скрываясь. Сделаю себе бокальчик из чистого золота, ножичек с ложечкой да две коробочки — одну для правого, другую — для левого кармана. В первой у меня будет испанский табак для себя, а во второй — простой чешский, чтобы угощать других. Надо же как-нибудь экономить…

— Ну а ты, козочка? — обратился Сверни Шею к Рыжей Лизе, молча притулившейся на полу. — Что это ты такая печальная? Ты ведь будешь теперь ходить в шелках да бархате. Или у тебя на сердце тяжело? Брось, пройдет! Один любовник уходит, другой приходит. Тебе ведь уже не привыкать к такому. Когда будешь носить золотые пряжки на туфлях, украшения на голове, ожерелья, золотые кольца да браслеты, тебе нетрудно будет найти себе хоть дворянина!

Рыжая Лиза не отвечала. Она встала и хотела поставить на стол мешок атамана, но он был так тяжел, что вместо нее его поднял на стол Сверни Шею.

И лишь снаружи, выходя из дверей, рыжеволосая девушка еще раз заговорила с бывшим возлюбленным, пытаясь в последний раз привлечь к себе его внимание.

— Возьми меня с собой, — жалобно попросила она, положив голову ему на плечо. — Не говори сразу «нет»! Я знаю, что у тебя есть любимая, знаю, что она красивее меня, красивее всех, кто живет на земле под небесами! Но что мне с того? Возьми меня с собой, я ничем тебе не помешаю! Я буду жить у тебя в служанках и делать любую черную работу, лишь бы знать, что ты рядом!