Шведский всадник - Перуц Лео - Страница 15

Бродяга прикинулся, будто серьезно раздумывает над его словами.

— Жаль мне твою шею! — сказал он наконец. — Ладно уж, помогу тебе как брат брату. Ты хочешь в шведское войско, но не знаешь, что дворянину на этом свете расставлено много силков и ловушек, а вот простому мужику сквозь них проскользнуть легко. Знаешь что, отдай мне ту грамоту, что прячешь под курткой, и я пойду вместо тебя к шведам!

— Грамоту? Ни за что! — вскричал Торнефельд. — Я поклялся моему отцу на его смертном одре, что лично передам ее в руки Его Величеству королю!

— Не последуешь моему совету — последуешь за палачом! — решительно отрезал бродяга. — Впрочем, если хочешь, можешь умереть за своего короля на виселице.

Через час здесь будет разъезд мушкетеров, вот и выкручивайся сам!

Торнефельд застонал, закрыв лицо ладонями.

— Брат, — молвил он тихо. — Я скажу тебе правду: у меня больше не осталось мужества. Я знаю, что все пропало, но хочу во что бы то ни стало сохранить свою жизнь. Я боюсь смерти и вечности… Бери мою грамоту!

Он вытащил грамоту из-под куртки. Ею оказалась небольшая печатная книга. Бродяга схватил ее обеими руками и крепко прижал к себе, словно боялся, что Торнефельд может снова отобрать ее.

— Это — Библия Густава-Адольфа. Он носил ее под панцирем в каждом сражении. Она была у него, когда он пал при Люцене, — негромко рассказывал Торнефельд. — Листы ее напоены благородной кровью короля. Мой отец получил ее от деда, который при Люцене был полковником синих драгун. Ты должен отдать эту книгу лично в руки королю. Я надеялся благодаря этой реликвии сыскать себе честь и удачу в шведской армии. Она наверняка открыла бы мне путь к успеху, но теперь… Что-то будет со мной теперь, брат?

Бродяга уже успел спрятать Библию у себя под курткой.

— Там, куда я тебя отведу, у тебя не будет нужды в куске хлеба! — ответил он. — Мне обещали местечко на заводе господина епископа. Ты пойдешь туда вместо меня. Там тебя не тронут мушкетеры, потому что господин епископ — имперский князь и у него есть право на собственный суд. Ты останешься у него, пока твое дело не будет закрыто и забыто. Послужишь немного господину епископу, а потом он тебя отпустит.

— Этого я и хочу — честно послужить. Спасибо тебе, брат. Да наградят тебя на земле и на небесах! — ответил Торнефельд, поочередно указав рукою на пол и на потолок.

— Ну что, сделка состоялась? — спросил мельник. — Раз так, то следует выпить за нее пару стопок старого страсбургского коньячку.

Он встал, пошарился в углу и выставил на стол бутылку и стаканы. Однако Торнефельд грустно покачал головой.

— Мне не до банкета! — сдавленным голосом сказал он. — Ах брат! До чего же низко я опустился!

— Лучше опуститься, чем подняться на виселицу! — возразил бродяга. — Жизнь — это драгоценное и легкоутрачиваемое благо, и кому это ведомо, тот поймет тебя! Пей, брат! Выпей во славу святого Иоанна, чтобы дьявол не мог причинить тебе зла!

— Я пью во славу моего короля, Северного Льва! Я пью за то, чтобы он овладел всем миром! Да расцветет в его саду цветок по имени «Корона Империи»! И еще я пью за здравие всех доблестных шведских солдат, к числу которых я более не принадлежу!

Он одним глотком осушил стакан и бросил его о стену. Осколки со звоном разлетелись по комнате. Между тем в доме становилось все холоднее. Восковой огарок свечи едва мерцал на столе и в каждую минуту был готов угаснуть. Ночной морозный туман сочился сквозь дверные щели, и смертная тяжесть все сильнее сковывала грудь Торнефельда.

Мельник встал со скамьи и обратился к нему:

— Пора! Теперь следуй за мной!

Все трое вышли за порог. Ветер больше не завывал в ветвях деревьев, воздух был ледяной и ясный, над заснеженными полями и темными лесами разливался голубоватый призрачный свет. Торнефельд жадно всматривался в ночь, опасаясь увидеть охотившихся на него мушкетеров, но, куда ни кинь, кругом не было ни души — лишь занесенные снегом степь и дорога, кусты и пашни, деревья и камни. И далекая кромка горизонта, у которой одиноко поблескивал огонек чьего-то окна.

— Обещай мне, брат, — тихим голосом попросил Торнефельд бродягу, — что отдашь Библию лично в руки моему королю.

— Обещаю тебе перед Богом и ликом Его! — торжественно сказал бродяга, показывая рукой в зависшую над полями ночную мглу. — Не печалься! Я указал тебе единственно верный путь. — И тут же добавил себе под нос: — Король и без того богат, зачем ему твое заветное сокровище? Лучше я сохраню его для себя. Я буду так крепко стеречь его, что сам дьявол не отнимет его у меня.

На кромке дороги они попрощались.

— От сердца благодарю тебя, брат, за то, что ты мне помог, — сказал Торнефельд, — Есть еще верность на этом свете! Прощай и вспоминай обо мне в счастливые часы!

На опушке леса мельник издал резкий свист, и тотчас из-за деревьев вышли трое мужчин — трое здоровенных парней с изуродованными ожогами угрюмыми лицами. Один из них положил волосатую лапу на плечо Торнефельда.

— Что это у нас тут за неженка? — с презрительным смехом спросил он мельника. — Он к нам что, за молочной кашкой пожаловал?

— Убери свою мерзкую лапу с моего плеча! — вскричал Торнефельд.-Я — дворянин и к такому обращению не привычен!

— А ну-ка, посмотрим, что ты за дворянин! — засмеялся второй, и оба безжалостно хлестнули Торнефельда кнутами.

— Как вы смеете меня бить? Что я вам такого сделал? — закричал Торнефельд вне себя от ужаса и возмущения.

— А это тебе от нас первый урок! Чтобы ты привыкал помаленьку, — засмеялись оба, а потом толчками и ударами погнали его через лес — туда, где горели огни и гудели топки плавильных печей.

Третий человек тем временем подошел к мельнику. Он указал на бродягу, который торопливо, не оглядываясь, поспешал прочь по озаренному луной полю.

— Этот пока может уходить, — сказал мельник, — слишком уж прыткий! В жизни не видал таких бандюг.

— Он что, удрал у тебя из-под носа?

— Нет, — покачал головой мельник. — Никуда он не убежит. Мы с ним еще встретимся. Он говорит, что хочет уйти в шведское войско, но дальше рудников все равно не уйдет. Золото и любовь встали на его пути.

Часть II. СВЯТОТАТЕЦ

С Библией Густава-Адольфа под плащом бродяга пошел своей дорогой — через леса и дебри, каменья и болота к «лисьей норе», где скрывались Черный Ибиц и его банда.

Его не страшила мысль о драгунских патрулях, оцепивших «лисью нору». Делаться невидимым и неслышимым было непременной частью его воровского искусства, этому у него могли бы поучиться сами лисы и куницы. Его угнетало другое: он-таки обещал этому глупцу Торнефельду вручить его заветную реликвию лично в руки шведскому королю! Мало того, что это было невозможно, — он просто не хотел этого делать. Сокрытая под его плащом книга должна была принадлежать ему одному. А поскольку опрометчивая клятва тяготила его совесть, он начал мысленно спорить с Торнефельдом, словно тот все еще брел рядом с ним.

— Молчи, мышонок! — со злостью бормотал он. — Ты весь свой век проходил с разинутым ртом, вот и валяй, лови мух дальше, губошлеп, а ко мне не приставай! Чтобы я пошел в шведскую армию? Нет уж, братец, ищи другого дурака, благо их на земле полно, — многие могут посостязаться за колпак с бубенцами… Да я и волоса с головы не срежу ради твоего короля! Если ему нужно твое заветное сокровище, так пусть и разыскивает его сам, а я ради него башмаков трепать не стану. Уж больно дороги мне мои башмаки, а я всеми пятью пальцами готов поручиться, что твой Карл ни за что не раскошелится мне на обновки. Разве что пожалует веревку на шею… Твой король, братец, — очень скупой господин. Он, говорят, каждый день пересчитывает кирки и лопаты в своем войске, чтобы ни одна не пропала.

Дорога пошла в гору. Бродяга остановился и перевел дыхание. Продолжив путь, он снова обратился к Торнефельду, на этот раз пытаясь убедить его по-доброму: