Мастер Страшного суда - Перуц Лео - Страница 23

Мы остались в комнате одни. Доктор начинал терять терпение и все чаще посматривал на часы. Я тоже тяготился ожиданием. Взял книгу, лежавшую на письменном столе, но это был словарь, и я положил его сейчас же обратно.

Спустя четверть часа инженер наконец вернулся в комнату. Он, по-видимому, искал что-то на полу, потому что руки у него были в пыли и грязи. Доктор Горский вскочил.

— Сольгруб, что вы нашли? — спросил он.

Инженер покачал головой.

— Ничего.

— В самом деле ничего?

— Ни малейшего следа, никакой путеводной нити, — повторил инженер и рассеянно посмотрел на свои руки.

— Там вода, Сольгруб, — сказал доктор. — Вы на ложном пути, неужели вы этого не понимаете? Весь день вы гонитесь за этим призраком. Ваше чудовище не существует — никогда не существовало. Ваше чудовище — смехотворное порождение неправильного хода мыслей, выдумка — сколько раз я должен вам это, повторять? Вы вбили себе в голову нелепую мысль и не подвигаетесь вперёд.

— А вы что предполагаете, доктор? — спросил инженер, стоя перед умывальником.

— Мы должны постараться повлиять на Феликса.

— Это безнадёжно.

— Дайте мне время.

— Время? Нет, времени я вам не могу дать. Разве вы слепы? Разве вы не видите, как он там сидит и молчит и предоставляет нам болтать? Он ни за что не допустит, чтобы его честное слово было сделано предметом дискуссии с весьма проблематичным исходом. Он твёрдо принял решение, он сделает то, чего от него требует Феликс, быть может, завтра, быть может, ещё сегодня ночью, у него палец на курке, а вы хотите располагать временем.

Я хотел возразить, заявить протест, но инженер не дал мне заговорить.

— Я на ложном пути, разумеется, — воскликнул он. — То же самое говорили вы мне сегодня в полдень, доктор, когда я на театральной площади разыскивал шофёра, который отвёз Ойгена Бишофа к его убийце. Потом, когда я нашёл этот дом и поднимался по лестнице, вы крикнули мне вдогонку, что я на ложном пути, что я помешался на своей идее…

— Вы были в квартире процентщика? — перебил я его.

— Процентщика? — переспросил удивлённо инженер. — О каком вы говорите процентщике?

— О Габриеле Альбахари. Доминиканский бастион, 8.

— Разве он процентщик? Об этом вы ничего мне не сказали, доктор.

— Он даёт деньги в долг под заклады, — заметил доктор Горский.-Знакомство не из тех, которыми приходится гордиться. Но при этом он один из наших лучших знатоков искусства и коллекционеров. Ойген Бишоф знал его почти двадцать лет и пользовался иногда его шекспировской библиотекой и альбомами костюмов.

— Вы говорили с этим человеком, господин Сольгруб? — спросил я.

— Нет. Его не было дома, и я воспользовался этим, чтобы осмотреть квартиру в поисках убийцы.

— А каков был ваш успех, об этом вы предпочитаете не говорить, Сольгруб, не так ли? — заметил доктор Горский.

— Молчите! — крикнул инженер и вспомнил в тот же миг, что находится в чужой квартире, а поэтому понизил голос. — Я не нашёл его, это правда, но только потому,

что составил себе о нем неправильное представление, — вот почему я не нашёл его. Логическая ошибка… В моих рассуждениях где-то есть логическая ошибка. Но убийца там, наверху, он не выходил из своей квартиры, он не мог из неё выйти, и я найду его, доктор, будьте в этом уверены.

И при этих словах что-то во мне зашевелилось, какое-то высокомерие проснулось во мне и подталкивало меня лишить уверенности стоявшего передо мною человека, сбить его с толку, ввергнуть в сомнение — и я сказал хладнокровно и вполне серьёзно:

— А что, если я скажу вам теперь, что Феликс прав? Что дело было именно так, как он вам вчера излагал? Если я признаюсь, что я действительно убийца Ойгена Бишофа?

Доктор Горский схватил меня за руку и безмолвно вперил в меня взгляд. Инженер покачал головою.

— Вздор, — сказал он, — не говорите же вздора. Не воображайте, что можете сбить меня с толку. Слышите? Звонят. Это молодой Каразек. Будьте добры, дайте мне с ним переговорить.

Глава XVI

— Он считает нас репортёрами, — шепнул мне доктор Горский. — Не разубеждайте его, так хочет Сольгруб. Хорошо, что вы в штатском платье. Драгунский ротмистр в роли газетного хроникёра, это было бы…

Молодой человек, вошедший в комнату в это мгновение, производил впечатление весьма незначительного хлыща и, вероятно, разыгрывал в своём пригородном кафе роль законодателя мод. Он поклонился: «Господа, имею честь! — и представился: — Каразек!» — после чего провёл рукою по своему тщательно расчёсанному пробору и предложил нам папирос из своего альпакового портсигара.

— С вашей стороны очень любезно, — сказал инженер, —что вы нашли для нас время, несмотря на сегодняшние волнения. Разрешите прежде всего осведомиться о состоянии здоровья вашей кузины.

— Помилуйте, помилуйте, — отклонил похвалу молодой Каразек. — Я знаю долг публициста… Бессменно на посту… Мой покойный отец часто имел дело с господами журналистами. Герман Каразек, начальник восемнадцатого округа городского управления, старший архитектор, быть может, кто-нибудь из вас был с ним знаком, господа… Да, моя кузина, увы! Меня к ней не пустили.

Он нагнулся и сказал вполголоса, словно посвящая нас в служебную тайну:

— Профессор прибег теперь к хлорэтилу.

— Вдыхания, вероятно? — заметил доктор Горский.

— Хлорэтил, — повторил молодой Каразек. — Надо исчерпать все средства.

— Говорили вы с врачом? — спросил инженер. — Может ли ваша кузина к завтрашнему дню оправиться настолько, чтобы принять посетителей?

— К завтрашнему? Едва ли, едва ли, — сказал молодой человек и покачал головой. — Врач думает… Я говорил с ассистентом, профессор, разумеется, очень занят, не имеет времени… Ассистент думает, надеяться можно разве что на чудо, и сестра тоже говорит, что, вероятно, она до утра не доживёт.

— Ей так худо? — спросил инженер.

Господин Каразек поднял руки в жесте скорби и уронил их опять. Доктор Горский встал и взялся за шляпу.

— Вы уже уходите, господа? — спросил молодой человек. — Не повремените ли ещё немного?.. Я думал, может быть, не откажетесь от чашечки чёрного кофе, это отнимет не больше двух минут, я сейчас распоряжусь… Что я хотел ещё спросить: с кем из господ имел я честь… по телефону, если позволите узнать…

— Я к вам звонил, — сказал инженер.

— Как могли вы знать, разрешите спросить… Я был совершенно, что называется, ошарашен. Да, она много курила, двенадцать, пятнадцать папирос в день, часто ещё до завтрака. В наше время среди молодых барышень это не редкость. Моему дедушке это нельзя говорить, помилуйте, старик, скоро восемьдесят стукнет, весь ещё в прошлом живёт. Но как вы могли знать, что моя кузина непосредственно перед этим… И пяти минут не прошло… Вы меня поразили. Я даже подумал — вот удивительный человек, откуда он это знает…

— Дело объясняется очень просто, — ответил инженер. — Ваша кузина покушалась на самоубийство не добровольно, а под принуждением, это я могу вам уверенно заявить. За последнее время произошло три совершенно аналогичных случая вынужденного самоубийства. Во всех трех случаях, судя по всему, замешана была одна и та же особа, и методы были у неё во всех трех случаях одинаковые. Ваша кузина, стало быть, действительно попросила у вас папиросу непосредственно перед покушением?

— Папиросу? Нет. Об этом не могло быть речи. У неё на письменном столе стояла целая коробка папирос. Она попросила только гильзу, пустую папиросную гильзу.

— Гильзу! — воскликнул взволнованно инженер. — Разумеется, это нужно было предполагать. Пустую гильзу! Угадайте, доктор, с какою целью Ойген Бишоф захватил трубку барона? Ещё один вопрос, господин Каразек. Вопрос, который вам, пожалуй, покажется странным: за последнее время говорила ли ваша кузина когда-нибудь о Страшном суде? Вы меня понимаете? О дне Страшного суда.

— Да, говорила, господин… Простите, ваше имя?..