Авгиевы конюшни (др. перевод) - Кристи Агата - Страница 1

Агата Кристи

Авгиевы конюшни[1]

— Ситуация, господин Пуаро, очень щекотливая… — начал сэр Джордж, министр внутренних дел Великобритании.

На лице Пуаро промелькнула легкая улыбка. Он хотел сказать: «Все так считают», но передумал. Вместо этого он изобразил крайнюю степень внимания.

Сэр Джордж Конвей продолжал говорить. Фразы из его уст сыпались как из рога изобилия. Он упомянул о сложном положении, в котором находилось правительство, об интересах общественности, о солидарности всех членов партии перед лицом опасности, о необходимости выступить единым фронтом, о влиянии прессы и о благосостоянии народа.

Говорил он много, но по делу, в сущности, ничего. Пуаро чувствовал, что его так и тянет зевнуть во весь рот. Подобное чувство у него возникало не раз, когда ему приходилось читать протоколы парламентских дебатов. Но тогда он мог зевать сколько угодно.

И он заставлял себя слушать собеседника. В то же время он испытывал сочувствие к своему собеседнику, который хотел ему что-то рассказать, но в какой-то момент потерял нить повествования. Слова для Джорджа Конвея стали средством сокрытия фактов, а не обнаружения их. В этом он был большим специалистом: говорить так, чтобы его речь ласкала ухо слушателя, но при этом не раскрывала никаких мыслей.

Слова лились и лились из уст сэра Джорджа. Он, бедный, уже весь покраснел от натуги, но остановиться не мог. Он бросил отчаянный взгляд на высокого человека, пришедшего с ним и до сих пор молчаливо сидевшего у стола.

— Ладно, Джордж, достаточно, — остановил наконец сэра Джорджа другой мужчина. — Дальше я продолжу сам.

Это был Эдвард Ферьер, премьер-министр Великобритании, который очень интересовал Пуаро. Этот интерес вызвала случайная фраза, которую бросил его восьмидесятидвухлетний друг, профессор Фергус Маклеод. Как-то раз профессор, закончив писать заключение о химическом анализе вещества, найденного в ходе расследования дела, связанного с отравлением, перешел к вопросу о политике. Он сказал, что когда знаменитый и всеми уважаемый Джон Хаммет (ныне лорд Корнуорти) ушел в отставку по состоянию здоровья, то формирование нового состава кабинета министров было поручено зятю Джона Хаммета, Эдварду Ферьеру, а тому в это время было около пятидесяти лет (весьма молодой возраст для премьер-министра). И в конце разговора сказал: «Выбор правильный. Ферьер был моим студентом, и я считаю его благоразумным человеком».

Всего одна фраза, но в устах его друга она прозвучала как похвала. Если Маклеод назвал человека благоразумным, то это означало для Пуаро больше, чем шумиха и восхваление в прессе.

Это совпадало, и справедливо, с общей оценкой личности Ферьера. Его считали не столько умным политическим деятелем, блестящим оратором, человеком больших знаний, сколько просто благоразумным. Эдвард Ферьер был воспитан на британских традициях, он долгое время был правой рукой своего предшественника, — словом, он тот человек, которому можно доверить управление страной, идущей по пути, проложенному Джоном Хамметом.

Сам Джон Хаммет был весьма уважаемой личностью, о нем много писали в прессе. Он стал символом британского духа для всех англичан. Люди говорили: «Все знают, что Хаммет честен». И верили ему. О нем ходили многочисленные легенды: о его простом образе жизни, о его любви к садоводству. Подобно трубке Болдуина[2] или зонтику Чемберлена[3], существовал плащ Хаммета. Он всегда надевал его, появляясь на людях. Этот плащ служил символом честного человека, символом английского климата, символом рассудительности и предусмотрительности англичан и приверженности их к старым вещам.

Более того, Джон Хаммет был прирожденный оратор, то есть он мог найти путь к сердцу простого англичанина. Иностранные политические деятели критиковали Джона Хаммета за его речи, считая их лицемерными и чересчур напыщенными. Сам Хаммет не возражал против такого мнения, но продолжал произносить свои речи все в том же духе.

Кроме всего прочего, Джон Хаммет обладал приятной наружностью. Это был высокий, хорошо сложенный светловолосый мужчина с голубыми глазами. Его мать была датчанкой, и сам он долгие годы был первым лордом Адмиралтейства, в связи с чем получил прозвище «Викинг».

Когда же здоровье пошатнулось, он стал задумываться над тем, кому передать бразды правления. Кто будет его преемником? Слишком умный лорд Чарлз Делафилд? (Слишком умен — Англии слишком умные не нужны, еще заведут не туда, куда надо.) Эван Уиттлер? (Умен, но не всегда разборчив в средствах для достижения цели.) Джон Поттер? (Очень уж любит власть, еще, не дай Бог, станет диктатором, а нашей стране диктаторы не нужны.)

Поэтому многие вздохнули с облегчением, когда новый кабинет министров поручили сформировать Эдварду Ферьеру, а сам Ферьер стал премьер-министром, преемником Хаммета.

Эдвард Ферьер подошел для этой должности по всем статьям. Он обучался у старого Хаммета, был его правой рукой и женат на его дочери. Словом, все решили, что у него должно «пойти».

Пуаро с любопытством изучал спокойное смуглое лицо премьера, говорившего низким приятным голосом.

— Возможно, господин Пуаро, — начал премьер-министр, — вы знакомы с еженедельником «Экс-рей ньюс»?

— Да, — ответил Пуаро. — Доводилось почитывать этот журнальчик.

— Тогда вы более или менее знаете, — сказал Эдвард Ферьер, — какие новости они печатают. Как правило, материалы, близкие к клевете. Небольшие заметки или статейки сенсационного характера. Некоторые из них правдивые, некоторые — безвредные, но всегда содержат пикантные подробности. Но иногда…

Он остановился, как бы запнувшись на слове.

— Но иногда, — сказал премьер, голос его слегка задрожал, — иногда кое-что серьезное.

Он опять замолчал.

— В течение прошедших двух недель, — продолжал премьер, — в этом еженедельнике время от времени стали появляться заметки с намеками на предстоящую публикацию разоблачений каких-то скандальных историй в «высших эшелонах власти», связанных с коррупцией и взяточничеством.

— Обычная уловка, — сказал, пожимая плечами, Пуаро. — Когда эти разоблачения появятся в печати, читатели будут разочарованы.

— Этими разоблачениями, — сухо сказал премьер, — они разочарованы не будут.

— В таком случае, — сказал Пуаро, — вы знаете, о каких разоблачениях будет идти речь?

— О большей части знаю, — сказал премьер.

Он немного помолчал, а потом острожно, по порядку начал свой рассказ.

Это действительно был Клондайк для газетчиков, особенно для такого еженедельника, как «Экс-рей ньюс», специализировавшегося на скандалах: обвинения в бесчестных поступках, жульничестве, надувательстве граждан, растрате огромных партийных фондов. Особенно много обвинений было против бывшего премьер-министра Джона Хаммета — они показывали, насколько бесчестным, циничным мошенником и обманщиком он был, как он использовал свое высокое положение, чтобы нажить огромное состояние.

Наконец премьер-министр закончил свой рассказ. Министр внутренних дел сэр Джордж поморщился, как от зубной боли.

— Это чудовищно! — взорвался он. — Это бесчеловечно — печатать такие материалы! Да этого пройдоху Перри, издателя «Экс-рей ньюс», надо пристрелить, как собаку.

— Вы уверены, господин премьер-министр, — спросил Пуаро, — что эти так называемые разоблачения должны появиться на страницах именно «Экс-рей ньюс»?

— Да, — ответил премьер.

— Какие шаги вы собираетесь предпринять? — поинтересовался Пуаро.

— Они собираются начать с личности Джона Хаммета, — сказал премьер. — Он мог бы подать на них в суд за клевету…

— Но он этого не сделает? — догадался Пуаро.

— Нет, — твердо сказать премьер. — Не сделает.

— Почему? — удивился Пуаро.