Сокровища поднебесной - Дженнингс Гэри - Страница 4

Глава 2

Мы то поднимались на очередные горы, попадая в ущелья и долины на застывших высотах Столбовой дороги, то спускались в яркие низины, поросшие бамбуком. Пейзаж вроде бы не слишком изменился, но мы поняли, что добрались до высокогорного государства Тибет, когда люди, которых мы встречали, стали приветствовать нас, обнажая головы, почесывая правое ухо и левый бок и одновременно показывая нам язык. Это нелепое приветствие — означающее, что в намерения встречного не входит ни думать, ни слушать, ни творить, ни говорить по отношению к тебе ничего дурного, — было особенностью жителей Тибета, которые именовали себя дроки и бон. В действительности они были представителями одного и того же народа, только кочевников здесь называли дроками, а оседлых — бон. Пастухи и охотники дроки жили так же, как и кочующие по степи монголы, и отличались от них разве что своими шатрами, которые были черного цвета, а не желтого, и их к тому же еще не поддерживала внутренняя решетка, как это было в монгольских юртах. Стены в шатрах дроков крепились к земле при помощи колышков а их верхушку привязывали длинными веревками к высоким кольям которые были вбиты на некотором расстоянии, и спускали вниз еще дальше. Это делало шатер похожим на черного паука каракурта, который прижимался к земле, широко расставив свои тощие ноги-щупальца и выставив вверх острые коленки.

Крестьяне и торговцы бон, хотя они и селились кланами, жили с еще меньшими удобствами, чем кочевники дроки. Они прятали свои деревни и города высоко в расселинах скал, из-за чего им приходилось буквально нагромождать свои дома один над другим. Это противоречило тому, что я знал о буддистской религии, утверждающей, что человеческая голова является вместилищем души, и поэтому у буддистов ни одна мать никогда не даст ребенку подзатыльник. А бон жили так: каждый выбрасывал свой мусор, отходы и нечистоты на участок и крышу своего соседа, а иногда даже тому прямо на голову. Я узнал, что обычай селиться как можно выше восходит к древности, когда бон поклонялись богу по имени Амный Мачен, или Старик Великий Павлин (который, как считали, жил в самых высоких горах), и старались поселиться поближе к своему божеству.

Но теперь все бон были буддистами, поэтому на вершине каждого поселения громоздился лама-сарай, который его обитатели называли потала. (La на языке тибетцев означает «гора», a Pota — местный вариант произношения имени Будды. Только не надо шутить относительно игры слов: ведь слово «pota» на венецианском языке имеет весьма непристойное значение. Однако я с уважением отношусь к чужим религиям и не хочу никого высмеивать.) Потала была самым высоким и самым густонаселенным местом в каждом поселении, и поэтому жрецы и монахи — здесь их называли ламами и trapas — в изобилии испражнялись на свою живущую внизу паству. Как мне удалось выяснить, тибетскую разновидность буддизма именовали потаизмом, и ее приверженцы показались мне, мягко говоря, весьма и весьма странными.

Город бон мог выглядеть просто очаровательно, когда вы видели его издали, с большого расстояния — скажем, на фоне местности, покрытой сине-желтыми маками, растущими только в Тибете, и так называемыми «волосами Поты» — ивами с пушистыми желтыми соцветиями. Очень красиво также чистое голубое небо с розовыми и черными крапинками зябликов и ворон. Любой тибетский город на обрыве представлял собой расположенную вертикально груду домов под цвет обрыва. Их можно было различить только по медленно поднимающемуся вверх дымку из маленьких окошек, имевших, кстати, очень забавную форму: они были вверху шире, чем внизу. Эти теснившиеся друг к другу дома венчала еще более беспорядочно построенная потала — с башенками, позолоченными крышами, террасами, наружными лестницами и разноцветными знаменами, плескавшимися на ветру, а также с одетыми в темную одежду trapas, степенно прохаживающимися по террасам. Но когда мы подъезжали ближе, то, что издали казалось привлекательным, умиротворенным, даже в некотором роде святым, оказывалось уродливым, косным и запущенным.

Изящные маленькие окна городских построек имелись только на верхних этажах, над отвратительной грязью и вонью улиц. Казалось, что все население городков здесь состоит только из бродящих повсюду коз, птиц и прячущихся желтых мастиффов; узкие извилистые улочки тут были переполнены дерьмом, которое, как мы полагали, принадлежало этим животным. Когда нам начали встречаться люди, мы убедились, что животные все-таки были чище, ибо языки, которые приветственно высовывали местные жители, оказались их единственным чистым местом. Горожане тут носили такие же мрачные коричневые одеяния, как и жители низин. Если одежда мужчин и женщин и различалась, то я этого не заметил. Мужчин попадалось очень мало, гораздо больше было женщин, правда, я мог судить о половой принадлежности лишь по тому, что мужчины хотя бы заботились откидывать свои длинные одежды, когда мочились на улицах, женщины же просто садились на корточки. Под верхней одеждой на них ничего не было. Иногда куча дерьма на улице была больше, чем обычно, она слабо шевелилась, и я мог разглядеть, что это человеческое существо, упавшее, чтобы умереть. Обычно это были очень старая женщина или мужчина.

Мои провожатые-монголы по секрету сообщили мне, что бон в старые времена избавлялись от своих родственников, съедая их трупы, исходя из того, что мертвец не найдет лучшего места для успокоения, чем их собственные внутренности. Они прекратили это практиковать, только когда превалирующей религией здесь стал потаизм, потому что буддизм не одобрял употребления в пищу мяса. От прежней традиции только и осталось, что теперь родственники хранили черепа умерших. Они изготавливали из них чаши для питья или маленькие барабаны, так чтобы усопшие все еще могли принимать участие в праздничных пирах и музицировании. В настоящее время у бон было четыре разных способа погребения. Они сжигали мертвецов на горных вершинах, оставляли их там на съедение птицам или же бросали в реки или озера, откуда брали воду для питья, а также разрезали трупы на куски и скармливали собакам. Последний способ был предпочтительней всего, потому что это ускоряло разложение плоти, а пока старая плоть не исчезнет, обитавшая в ней душа, по их поверьям, блуждает в своего рода чистилище, между смертью здесь и возрождением где-то еще. Тела бедняков просто бросали стаям бродячих уличных собак, а тела богатых перевозили в специальные лама-сараи, где находились псарни с благородными мастиффами.

В результате подобной практики, без сомнения, увеличивалось количество копающихся в отбросах грифов, ворон, сорок и собак, на чьем счету, в свою очередь, было слишком много человеческих жертв. Многочисленные псы тут были чрезвычайно подвержены бешенству свойственному хищникам, а в припадке бешенства они постоянно кусали людей и друг друга. Большая часть бон лишалась жизни, именно заболев бешенством, а не другими отвратительными болезнями, порожденными их грязью и убожеством. Часто куча на улице не просто слабо шевелилась, а извивалась и билась в конвульсиях, рыча, как собака, в приступе агонии, вызванной бешенством.

Лично мне совершенно не хотелось оказаться покусанным, кроме того, я как-никак направлялся на войну, поэтому я достал лук и стрелы и начал упражняться в стрельбе, целясь в каждую бездомную собаку которая оказывалась в пределах досягаемости. Все горожане, как священники, так и миряне, одаривали меня мрачными взглядами, ибо здесь предпочитали, чтобы живые существа умирали сами, а их не убивали, даже из благоразумия. Тем не менее, поскольку я был посланником великого хана, никто не решался открыто выразить свое возмущение; все только хмурились и что-то бормотали себе под нос. Я же научился неплохо обращаться со стрелами, как с широким, так и с узким наконечником. Похоже, что в этой убогой земле вряд ли можно было почерпнуть что-нибудь полезное.

Когда мы приезжали в очередное поселение бон, я со своими провожатыми сразу же забирался на самый верх, в поталы, где нас всегда принимали как почетных гостей, что позволяло нам жить в лучших условиях. Однако это всего лишь означало, что нам на головы не станут испражняться. Хотя если бы это даже и происходило, то вряд ли бы сделало комнаты, постель, еду и окружающих намного грязней. В Ханбалыке мне довелось слышать пренебрежительное высказывание о том, что в Тибете имеются в изобилии ламы, женщины и собаки. Теперь я на собственном опыте убедился, что так оно и было. Очевидно, непропорционально большое количество женщин в городах Тибета объяснялось тем, что по крайней мере треть мужского населения вступала в святые ордена и поселялась в лама-сараях. Увидев женщин бон, я не мог слишком уж осуждать их мужчин за то, что они сбежали, но подумал, что те могли бы выбрать что-нибудь поинтереснее, нежели существование в забвении.