В погоне за рассветом - Дженнингс Гэри - Страница 7

Приветствия же Убалдо Тагиабу и его сестры Дорис, а также остальных обитателей доков были еще более краткими, но и в них также имелась соль. Они говорили просто: «Sana capana». Это было нечто вроде салюта: «Здоровья всей честной компании», причем подразумевалась подходящая компания для портовых ребятишек. Потом, когда мы познакомились поближе и они стали приветствовать меня этой фразой, я почувствовал, что меня признали, и очень гордился.

Эти дети жили подобно стае крыс — они обитали в доках, в заброшенном корпусе баржи, отбуксированной в самую грязную часть города, обращенную к Мертвой лагуне. Она называется так потому, что посреди нее, на островке Сан-Мишель, расположено небольшое кладбище. Я говорю, что они там жили, но в действительности дети только спали в этом темном и холодном корпусе, потому что им приходилось целыми часами напролет рыться в отбросах, чтобы добыть себе немного еды и одежды. Они питались практически одной рыбой, потому что когда им не удавалось украсть ничего другого, ребятишки всегда могли добраться до рыбного рынка, где в конце дня по венецианским законам, чтобы помешать продаже тухлой рыбы, торговцы были вынуждены выкидывать все, что не успели распродать. Там всегда в это время толпились бедняки, так что разгорались настоящие баталии, хотя торговцы очень редко выбрасывали какую-нибудь действительно вкусную рыбу.

Я старался приносить своим новым друзьям хоть немного еды, которую мне удавалось утащить дома со стола или украсть на кухне. Таким образом, это пополняло рацион детей овощами (когда мне удавалось утащить что-нибудь вроде равиоли из капусты или варенья из репы), яйцами и сыром, иногда я приносил им maccherone (макароны) или даже кусок хорошего мяса, а как-то мне посчастливилось стащить mortadella (вареную колбасу) и свиной студень. Однажды я принес провиант, который показался моим друзьям самым восхитительным. Я всегда думал, что в канун Рождества Папа Баба (так называют у нас Деда Мороза) приносит всем детям в Венеции традиционное для этого времени года угощение — torta di lasagna (сладкую лазанью). Но когда однажды на Рождество я принес порцию этого лакомства Убалдо и Дорис, их глаза от изумления широко открылись. Оба долго потом издавали восхищенные возгласы, наслаждаясь каждой изюминкой, каждым орешком и каждым апельсиновым марципаном, которые они находили в тесте.

Также я по возможности приносил им одежду — ту, из которой я вырос или которая уже считалась слишком поношенной. Девочкам я отдавал платья, которые принадлежали моей матери. Разумеется, они не подходили им по размеру, но дети не обращали на это внимания. Дорис и три или четыре другие девочки гордо прохаживались в шалях и платьях, которые были настолько велики им, что они наступали на волочащиеся концы и подолы. Я даже прихватил смену одежды для себя — старые туники и чулки, такие ветхие, что тетушка Зулия собиралась отправить их в мусорный ящик. Прежде чем уйти из дома, я вытаскивал из ящика наряд поприличней и оставлял тот, который носил на барже. Одетый в лохмотья, я внешне ничем не отличался от любого другого портового мальчишки, а когда наступало время, снова переодевался и отправлялся домой.

Вы, возможно, удивляетесь, отчего я не давал своим друзьям вместо скудных подарков денег. Однако не забывайте, что я был таким же сиротой, как любой из них, и находился под жестким надзором, будучи слишком молодым, чтобы получать что-либо из сундуков семейства Поло. Деньги на ведение хозяйства скупо выдавались из кассы Торгового дома Исидором Приули. Когда Зулии, мажордому или кому-нибудь из слуг приходилось покупать провиант или еще что-нибудь для Дома Поло, они отправлялись на рынок в сопровождении специального пажа, которого присылал Исидоро. Этот паж нес покупки и подсчитывал дукаты или сольди, отдельно записывая каждую покупку и сколько денег на нее потрачено. Если было что-нибудь, в чем я сам нуждался или просто хотел получить (и если я мог как следует обосновать необходимость приобретения этой вещи), то это покупали для меня. Если я делал долги, их за меня выплачивали. Однако все мои карманные деньги сводились лишь к нескольким медным bagatini.

Но в конце концов мне все-таки удалось улучшить существование портовых ребятишек, расширив и усовершенствовав возможности воровства. Они все время что-нибудь крали у торговцев и барышников, почти таких же нищих, располагавшихся по соседству. Другими словами, ребятишки воровали у мелких торговцев, которые были не намного богаче их самих и чьи товары едва ли представляли интерес для настоящих воров. Я же повел детей к себе домой, в населенный состоятельными людьми confino, где на продажу были выставлены товары гораздо лучшего качества. Там же мы измыслили и новый метод кражи, лучший, чем простое «хватай и беги».

Мерчерия[14] — самая широкая, прямая и длинная улица в Венеции. Правильнее будет сказать, что это единственная венецианская улица, которую можно назвать широкой, прямой или длинной. По обе стороны ее во времена моего детства располагались открытые магазинчики, между ними находились длинные ряды лотков и тележек. Там продавалось все — от галантереи и до песочных часов; немало здесь также имелось и всякого рода бакалеи — как продуктов повседневного употребления, так и лакомств.

Схема действия была проста. Предположим, мы замечали на тележке мясника поднос с нарезкой копченой телятины, один лишь вид которой заставлял детские рты наполняться слюной. Мальчик по имени Даниэль считался у нас самым быстрым бегуном. Именно он прокладывал себе дорогу к тележке, хватал столько нарезки, сколько мог удержать, и убегал, почти сбивая с ног маленькую девочку, которая стояла у него на пути. Даниэль, казалось, совершенно глупым образом продолжал свое бегство по широкой прямой Мерчерии, где его можно было отлично разглядеть и легко догнать. Помощник мясника или пара завсегдатаев лавочки бросались за ним, выкрикивая: «Alto!»[15], «Salva!»[16] и «Al ladro!»[17].

Девочка, с которой он сталкивался, была наша Дорис, и в это короткое мгновение Даниэль незаметно совал ей украденную телятину. Дорис, так и не замеченная в суете, быстро исчезала в одной из узких боковых улочек. А Даниэль тем временем бежал вперед, и его вот-вот должны были схватить. Преследователи были уже совсем рядом, да и другие прохожие накидывались на воришку, и все кричали, призывая sbiro. Sbiri — это венецианские полицейские, смахивающие на обезьян. Один из них, заслышав крики, немедленно кидался в толпу и перехватывал вора. Однако рядом обязательно оказывался я, в таких случаях я всегда был неподалеку. Даниэль прекращал свое бегство, а я начинал. Казалось, что я спешил скрыться, но на самом деле я умышленно направлялся прямо в обезьяньи руки sbiro.

Хорошенько надрав воришке уши, меня узнавали, поскольку нам с Даниэлем всегда удавалось произвести подмену. Sbiro и рассерженные горожане тащили меня к моему дому, который находился неподалеку от Мерчерии. Они принимались колотить в дверь, которую открывал несчастный мажордом Аттилио. Он выслушивал многочисленные выкрики, обвинения и суждения в мой адрес, а затем оставлял отпечаток своего большого пальца на paghero — бумаге, в которой содержалось обещание возместить ущерб; таким образом, платить мяснику приходилось Торговому дому Поло. Sbiro читал мне нотацию, хорошенько встряхивал напоследок, а затем выпускал из рук мой ворот и отбывал вместе с толпой.

Мне не было нужды вмешиваться каждый раз, когда портовые ребятишки что-нибудь крали; более того, обычно кража бывала так ловко обставлена, что и тот, кто хватал добычу, и тот, кому потом передавали украденное, благополучно убегали. Тем не менее sbiri меня притаскивали домой столько раз, что я даже сбился со счета. У maistro Аттилио просто не могло не сложиться мнения, что тетушка Зулия воспитала в семействе Поло первую за все время паршивую овцу.