В погоне за рассветом - Дженнингс Гэри - Страница 5

— Именно язычники арабы, мой мальчик, дали миру эти округлые знаки, которые называются числами, а эти счеты-абака служат для того, чтобы производить сложение и вычитание. И запомни, что именно Венеция предложила миру подобный метод ведения подсчетов — книги с разграфленными пополам страницами: слева — дебет, справа — кредит.

Я указал на запись слева: «Счет мессира Доменедио» и спросил, для примера, кто этот мессир.

— Mefel[9] — воскликнул maistro. — Ты не узнал имени, под которым наш Господь Бог ведет дела?

Он перелистал учетную книгу и открыл передо мной одну страницу, где была чернилами сделана запись: «Во имя Господа и прибыли».

— Мы, простые смертные, можем сами позаботиться о своем добре, когда оно сложено здесь, в пакгаузе, — объяснил maistro. — Но когда грузы находятся на ненадежных судах посреди опасного моря, мы вверяем себя милости… кого же еще, как не Бога? Таким образом, мы считаем его своим партнером в каждом предприятии. В наших книгах Богу предназначены две полные доли от каждой рискованной сделки. И если этот риск оправдан, если наше судно благополучно добралось до места назначения и принесло нам ожидаемый доход, почему бы и не внести эти две доли il conto di Messer Domeneddio[10], как и происходит в конце каждого года, когда мы честно делим нашу прибыль выплачивая его долю. Разумеется, мы делаем это не сами, а через служителей церкви. Во всем христианском мире купцы поступают так.

Если бы все то время, что я прогуливал школу, я проводил в подобных полезных беседах, никто бы не стал выражать недовольство. Возможно, мое образование в конце концов оказалось бы даже гораздо лучше, чем то, которое я мог получить в школе брата Варисто. Однако праздное шатание по побережью неизбежно привело меня к контактам, гораздо менее достойным восхищения, чем общение с Исидоро.

Я совсем не хочу сказать, что Рива относится к тем улицам, на которых обитают бедняки. Она весь день кишела рабочими, моряками и рыбаками, попадалось здесь также и немало хорошо одетых купцов, посредников и других деловых людей, часто в сопровождении их хрупких жен.

А еще эта улица служила местом для прогулок, даже после наступления темноты. Знатные мужчины и женщины приходили сюда, чтобы просто прогуляться и подышать свежим бризом с лагуны. Однако среди всех этих достойных людей и днем и ночью таились бродяги, карманники, проститутки и другие представители того сброда, который мы называем popolazo. Так, например, по Рива-Ка-де-Дио постоянно шатались мальчишки, которых я встретил как-то днем в доках. Один из них, помнится, решил ознаменовать наше с ним знакомство тем, что бросил в меня рыбину.

Глава 2

Честно говоря, эта рыбина была вовсе не такая уж большая, да и сам он был не велик — примерно моего роста и возраста. Мне совсем не было больно, когда рыбина ударилась о спину между лопатками. Но она оставила смердящее липкое пятно на моей шелковой тунике. Я сразу понял, чего добивается этот мальчишка: сам он был одет в перепачканное рыбой тряпье. Он приплясывал, издевательски показывал на меня и напевал дразнилку:

Вообще-то это был просто отрывок из детской песенки, которую ребятишки обычно напевали во время игры в мячик. Но он заменил последнее слово на другое, значение которого я и сам не смог бы тогда объяснить. Я знал только, что это было наихудшим оскорблением, которое один мужчина мог нанести другому. Я пока что не был мужчиной, так же как и мой обидчик, но незнакомец бросил вызов моей чести. Поэтому мне пришлось прервать его глумливый танец; я шагнул и ударил мальчишку в лицо кулаком. Из носа у него брызнула кровь.

И уже в следующую секунду я лежал на земле, распластавшись под весом четырех других озорников. Оказывается, товарищи моего обидчика прятались в этих доках и теперь явно вознамерились порвать тот наряд, который тетушка Зулия специально сшила мне для школы. Мы боролись так яростно, что под нами трещали доски. Многочисленные прохожие останавливались, чтобы поглазеть, кое-кто выкрикивал разные грубые подначки вроде: «Врежь ему!» или «Отправь нищего в ящик!» Я бился жестоко, но мог сражаться только с одним из мальчишек, в то время как остальные продолжали валтузить меня. Наконец я сдался и лежал совершенно избитый, словно меня хорошенько вымесили, как тесто.

— Оставьте его в покое! — вдруг раздался голос откуда-то сверху.

Это был писклявый фальцет, но звучал он громко и властно. Пятеро мальчишек один за другим прекратили драку, правда не слишком охотно, и слезли с меня. Но даже когда меня освободили, я предпочел еще немного полежать, чтобы прийти в себя.

Тем временем мальчишки вокруг меня шаркали босыми ногами и с угрюмым видом охраняли обладателя писклявого голоса. Я удивился, увидев, что они послушались обыкновенную девчонку. Она была такой же ободранной и вонючей, как и остальные, но гораздо меньше и моложе мальчишек. На ней было надето короткое прямое платье, которое носили все венецианские девчонки до тех пор, пока им не исполнялось двенадцать лет, — точнее, на ней были надеты остатки такого платья. Оно было настолько рваным, что девочка казалась неподобающим образом обнаженной: правда, ее тело, в тех местах, где его удавалось разглядеть, оказалось такого же грязно-серого цвета, как и ее рванье. Возможно, она обладала такой властью, потому что единственная из всех была обута — в туфли на деревянной подошве, какие носили бедняки.

Девочка подошла ко мне поближе и по-матерински отряхнула мою одежду, которая теперь мало чем отличалась от ее рванья. Она объяснила, что приходится сестрой тому самому мальчишке, которому я разбил нос.

— Мама велела Болдо никогда не драться, — сказала она и добавила: — А папа учил его в драке рассчитывать только на собственные силы.

Я ответил, пыхтя:

— Жаль, что он никого из них не послушался.

— Моя сестра лжет! У нас нет родителей!

— Хм, если бы они у нас были, то сказали бы тебе то же самое. А теперь подними-ка эту рыбину, Болдо. Ее было довольно трудно украсть.

Затем девочка обратилась ко мне:

— Как твое имя? Его зовут Убалдо Тагиабу, я Дорис.

Фамилия Тагиабу в переводе обозначает «напоминающий фигурой вола», а еще мне в школе рассказывали, что Дорис была дочерью языческого бога Океана. Однако эта Дорис выглядела очень жалкой и тощей а также слишком грязной, чтобы ее можно было принять за морскую богиню. Однако она была упряма, как вол, и величественна, как богиня. Мы стояли и смотрели, как ее брат послушно идет, чтобы поднять брошенную рыбину. Вообще-то рыбиной это теперь было назвать трудно, потому что после того, как на нее несколько раз наступили во время драки, от рыбы мало что осталось.

— Ты, должно быть, сделал что-то ужасное, — сказала мне Дорис, — если Убалдо решил бросить в тебя наш ужин.

— Я вообще ничего не сделал, — честно ответил я. — Сначала. Ну а потом ударил его. За то, что твой брат назвал меня cavron.

Она выглядела удивленной, но спросила:

— А тебе известно, что это значит?

— Это значит, что ты должен драться.

Девочка удивилась еще больше и объяснила:

— Cavron — это мужчина, который позволяет, чтобы его женой пользовались другие мужчины.

Я пришел в замешательство, недоумевая, почему слово, имеющее такое значение, считается оскорблением. Я знал нескольких мужчин, чьи жены были прачками или швеями, их трудом пользовалось множество людей, но это вовсе не приводило к нарушению общественного порядка или к вендетте. Когда я высказал свое мнение по этому поводу, Дорис очень развеселилась.

— Marcolfo! — смеялась она надо мной. (Не подумайте, что это какая-либо игра слов, связанная с моим именем. Ничего подобного, у нас в Венеции этим словом называют глупых мальчишек.) — Это означает, что мужчина засовывает свою свечку в ножны женщины, после чего они вместе начинают пляску святого Витта!