В погоне за рассветом - Дженнингс Гэри - Страница 47

— Что-нибудь случилось, Какика?

— Случилось! — громко выкрикнул в ответ молодой человек. Мне все это впоследствии перевели, поскольку, находясь в сильном возбуждении, он мог говорить только по-армянски. — Моя молодая жена, как выяснилось, шлюха — вот что случилось!

Раздались изумленные возгласы, а черкесы начали выкрикивать на своем языке что-то вроде: «Лжец!» и «Как ты смеешь!»

И тут Какика просто взбесился.

— А по-вашему, я должен молчать? Она прорыдала под покрывалом всю свадебную церемонию, поскольку чувствовала, что вскоре все откроется! Она рыдала, когда мы вместе поднимались в спальню, потому что момент разоблачения был не за горами! Она рыдала, пока мы раздевались, ибо ее вероломство вот-вот должно было раскрыться! Она зарыдала еще громче, когда я обнял ее. Однако в самый ответственный момент она не издала того крика, который должна была издать! Мало того, я получил подтверждение: я не почувствовал в ней девственной плевы я не увидел пятна крови на постели и…

И тут один из черкесов перебил Какику, закричав:

— Ах ты, армянский сукин сын! У тебя что, память отшибло?

— Я прекрасно помню, что мне обещали девственницу! И ни твои крики, ни ее слезы ничего не изменят — у моей невесты был какой-то мужчина до меня!

— Ах ты, проклятый клеветник! Презренное ничтожество! — закричали черкесы с пеной у ртов. — Да рядом с нашей сестрой Сеосерес никогда прежде не было мужчины!

Они все пытались добраться до Какики, но остальные гости теснили их обратно.

— Ну тогда, значит, она баловалась с половым членом! — диким голосом орал Какика. — С затычкой, огурцом или вырезанным из дерева haramlic! Ну что же, теперь она вряд ли с кем-то сможет заниматься любовью!

— Ах, гниль! Ах, блевотина! — продолжали орать черкесы, пытаясь прорваться через кордон гостей. — Ты причинил вред нашей сестре?

— А вы как думали? — проворчал Какика. — Да надо было отрезать ее раздвоенный змеиный язык и бросить его ей между ног. Надо было влить ей кипящее масло в нижнее отверстие. А потом еще и приковать ее живой к воротам дворца.

При этих словах несколько родственников Какики схватили его и принялись грубо трясти, требуя:

— Что? Что ты с ней сделал? Говори же!

Какика отчаянно сопротивлялся, пытаясь высвободиться и привести в порядок свою одежду.

— Я сделал только то, на что обманутый муж имеет полное право! Я требую признать наш брак незаконным!

Тут уж не только черкесы, но также арабы и армяне начали всячески его обзывать и поносить. Поднялась настоящая суматоха с вырыванием волос и клочков бород, с раздиранием одежд, и понадобилось какое-то время, чтобы хоть кто-нибудь из присутствующих смог взять себя в руки и начать связно говорить, объяснив этому мерзкому, вызывающему отвращение супругу, что, будучи пьяным, он сотворил, а затем позабыл. А его отец, остикан Хампиг, рыдая, сказал сыну:

— Ох, несчастный Какика, ты же сам лишил девушку невинности! Прошлым вечером, в канун венчания! Ты решил, что поступишь необыкновенно остроумно, приблизив на сутки осуществление супружеских прав. Ты отправился наверх и изнасиловал невесту в ее постели, а потом еще и хвастался в этой самой комнате. Уж не знаю, удастся ли мне уговорить судей не лишать тебя жизни и не приближать ее вдовства. Принцесса Сеосерес не виновна ни в одном грехе! Это был ты! Ты сам!

Крики в зале усилились:

— Свинья!

— Мразь!

— Подонок!

Какика побледнел, и его толстые губы задрожали. И тут в первый раз за все время, по моему разумению, он повел себя как мужчина, выказав истинное раскаяние и начав призывать кару так, как он ее понимал, крича:

— Пусть горячие угли ада падут мне на голову! Я и правда любил красавицу Сеосерес и сам, собственными руками, отрезал ей нос и губы!

Глава 6

В этот момент отец дернул меня за рукав, и мы вместе с дядей осторожно проскользнули сквозь взбаламученную толпу прочь из пиршественного зала.

— Этот хлеб мне не по зубам, — сказал отец, нахмурившись. — Остикану сейчас не позавидуешь, а любой правитель в горе может причинить окружающим тройную боль.

Я возразил:

— Но нас, кажется, не в чем обвинить.

— Когда сердце болит, легко потерять рассудок. Думаю, нам лучше уехать на рассвете, надо подготовить лошадей. Давайте пойдем к себе и начнем паковать вещи.

К нам присоединились и оба доминиканца, которые так горячо поносили Какику, словно он нанес оскорбление им лично.

— Ха-ха, — произнес дядя Маттео без тени улыбки. — Ох уж эти братья-христиане. Их порой и не отличить от самых настоящих варваров.

— Да, нас очень беспокоит жестокость жителей Востока, — заметил брат Гильом. — Наверняка подобные дикости считаются в порядке вещей в далекой Татарии.

Отец спокойно заметил, что жестокости сплошь и рядом встречаются и на Западе.

— Тем не менее, — сказал брат Никколо, — мы боимся, что не сумеем обратить в христианскую веру тех чудовищ, среди которых вы собираетесь путешествовать. Мы желаем отказаться от нашей миссии, поскольку передумали становиться проповедниками.

— Прямо сейчас? — Дядюшка откашлялся и приготовился к спору. — Вы хотите покинуть нас еще до того, как мы отправимся в путь? Хорошо, делайте как хотите. Хотя вообще-то мы связали себя словом, так же как и вы. И поэтому не можем вас отпустить.

Брат Гильом холодно произнес:

— Возможно, брат Нико плохо объяснил. Мы не спрашиваем вашего позволения, мессиры, мы лишь сообщаем вам о своем решении. Обращение в веру таких свирепых людей потребует больших — гораздо больших полномочий, чем мы имеем. В Священном Писании сказано: «Отврати свои стопы от зла. Тот, кто прикоснется к грязи, сам станет нечистым». Мы отказываемся сопровождать вас дальше.

— Вы же, надеюсь, и не полагали, что это будет простая и веселая миссия? — сказал отец. — Как гласит старая пословица: «Никто не отправляется на Небеса на подушке».

— На подушке? Fichevelo![112] — зарокотал дядюшка, который впервые услышал о таком необычном использовании подушки. — Мы заплатили немалые деньги, чтобы купить лошадей для двух этих manfroditi![113]

— Оскорблениями вы ничего от нас не добьетесь, — надменно ответил брат Никколо. — Подобно апостолу Павлу, мы бежим от тщетной мирской суеты. Корабль, который доставил нас сюда, уже готов к отплытию на Кипр, и мы будем на его борту.

Дядюшка уже собрался разразиться угрозами, возможно с использованием таких слов, которые священники едва ли слышали, но отец жестом заставил его замолчать и сказал:

— Мы хотим доставить Хубилай-хану эмиссаров церкви, чтобы доказать превосходство христианства над другими религиями. Эти бараны в одеждах священников едва ли лучшие представители Святой Церкви, которых ему стоит показывать. Отправляйтесь на ваш корабль, братья, и да пребудет с вами Бог.

— И убирайтесь от нас поскорее вместе со своим Богом! — взревел дядя. После того как монахи собрали свои пожитки и вышли из комнаты, он проворчал: — Эти двое просто ухватились за наше рискованное предприятие как за повод, чтобы убраться подальше от распутных женщин Акры. А теперь они воспользовались этим безобразным происшествием, чтобы сбежать от нас. Нас просили привезти сотню священников, а мы получили лишь двух самых безвольных старых zitelle[114]. Теперь же у нас и вовсе никого нет.

— Ну, потеря двоих не так болезненна, как потеря сотни, — утешил брата отец. — Поговорка гласит, что «лучше упасть из окна, чем с крыши».

— Я смогу пережить потерю этих двоих, — сказал дядя Маттео. — Но что теперь? Мы продолжим свой путь? Но ведь у нас нет священников для хана!

— Мы обещали Хубилаю, что вернемся, — ответил отец. — А мы и так уже долго отсутствуем. Если мы не вернемся, хан потеряет веру в слово западного человека. Он может закрыть ворота своих земель для всех странствующих купцов, включая нас, а ведь мы прежде всего торговцы. Мы лишились священников, но зато у нас есть достаточный капитал — наш шафран и мускус Хампига, — и мы можем преумножить его на Востоке в неисчислимое богатство. Я полагаю, что следует продолжить путь. Мы просто скажем Хубилаю, что наша Церковь пребывала в замешательстве, поскольку еще не был избран новый Папа. Это похоже на правду.