Тропа к Чехову - Громов Михаил Петрович - Страница 42

Щепкина-Куперник Татьяна Львовна

(1874–1952)

Правнучка знаменитого актера М. С. Щепкина, писательница, выпустившая в свет несколько книг (сборники рассказов и повестей, томики стихотворений «Из женских писем», «Облака», «Отзвуки войны» и др.), переводчица (Э. Ростан, Шекспир, К. Гольдони, Мольер, Лопе де Вега, Шеридан и др.). Подруга Л. С. Мизиновой, которая и ввела ее в дом Чеховых в самом начале 1890-х годов. Дружеские отношения с Чеховым сохранила до конца его жизни; оставила воспоминания о нем.

Эртель Александр Иванович

(1855–1908)

Прозаик и драматург. Был связан с подпольными народническими организациями, в 1884 году заключен в Петропавловскую крепость, затем сослан в Тверь. С Чеховым познакомился в 1893 году, переписывался с ним. А. С. Суворину Чехов писал: «Вчера на обеде я познакомился с литератором Эртелем, учредителем воронежских столовых… Умный и добрый человек. Он просил сходить вместе к Толстому, который стал ко мне благоволить особенно…» (4 марта 1893 г.). Лучшее в литературном наследии А. И. Эртеля – роман «Гарденины, их дворня, приверженцы и враги» вышел в свет в 1889 году; был высоко оценен Толстым, написавшим в 1908 году предисловие к роману.

Эфрос Евдокия Исааковна

(1861–1943)

Училась с М. П. Чеховой на Высших женских курсах В. И. Герье. В письмах 1886 года Чехов писал о ней – вероятно в шутку – как о своей невесте.

Яворская Лидия Борисовна (сценический псевдоним; урожд. Гюббенет; в замужестве княгиня Барятинская)

(1871–1921)

Актриса. Дебютировала на сцене Русского драматического театра Ф. А. Корша в Москве в 1893 году, тогда же познакомилась с Чеховым. «Она была женщина умная, передовая… ее любила молодежь, и у нее определенно был литературный вкус. Во всяком случае, она пользовалась большим успехом у Корша в Москве и у Суворина в Петербурге, где публика буквально носила ее на руках» (Чехов М. П. Вокруг Чехова. С. 212). В 1901 году основала собственный Новый театр. В архиве Чехова хранятся письма Л. Б. Яворской, некоторые из них – в стихах.

Яковлев (литературный псевдоним Язон) Анатолий Сергеевич

(?—1907)

В студенческие годы Чехов был репетитором в семействе С. П. Яковлева, сенатора и камергера, владельца типографии в Москве. Сын его готовился к поступлению в лицей, Чехов учил его русскому языку и литературе. Впоследствии А. С. Яковлев стал журналистом, печатался в «Русских ведомостях», «Новом времени», «России» и других изданиях. С Чеховым встретился снова в 1897 году, переписывался с ним, оставил воспоминания, в которых освещены последние годы Чехова, в частности то время, когда заключался договор с А. Ф. Марксом: «Я готов дать ему расписку, подписанную собственною кровью, что не проживу и трех лет…» (Литературное наследство. Т. 68. М., 1960. С. 601).

Персонажи чеховских произведений

Приступая к повествованию, писатель должен прежде всего определить своих героев, или, как иногда говорят, «вывести» их – дать им имена, описать их внешность и т. д. Например, так:

«В это время в гостиную вошло новое лицо. Новое лицо это был молодой князь Андрей Болконский…»

Или так:

Теперь это сочетание слов – «Андрей Болконский», это имя – «Онегин» свяжутся в нашем сознании с определенным лицом, и мы не спутаем его с другими лицами, сколько бы их в тексте ни было.

Когда вышло в свет первое собрание сочинений Чехова, критика столкнулась с непривычной трудностью. Рассказов было так много, в них действовало или упоминалось такое множество лиц, что запомнить их не удавалось. Кроме того, они описывались не столь подробно, не столь «живописно и рельефно», как это делалось в романах. Они не задерживали внимания и как будто сливались между собою, как прохожие в городской толчее.

Стали говорить о «множестве» персонажей, о том, что у Чехова их несколько сотен или, может быть, даже тысяч. Или писали, например, так: «Если бы из всех этих мелких рассказов, из многотомного собрания его сочинений вдруг каким-нибудь чудом на московскую улицу хлынули все люди, изображенные там, все эти полицейские, акушерки, актеры, портные, арестанты, повара, богомолки, педагоги, помещики, архиереи, циркачи (или, как они тогда назывались, циркисты), чиновники всех рангов и ведомств, крестьяне северных и южных губерний, генералы, банщики, инженеры, конокрады, монастырские служки, купцы, певчие, солдаты, свахи, фортепьянные настройщики, пожарные, судебные следователи, дьяконы, профессора, пастухи, адвокаты, произошла бы ужасная свалка, ибо столь густого многолюдства не могла бы вместить и самая широкая площадь. Другие книги – например, Гончарова – рядом с чеховскими кажутся буквально пустынями, так мало обитателей приходится в них на каждую сотню страниц»[13].

Перечитывая эти строки, думаешь о том, например, как изменился с появлением Чехова литературный вкус: ведь сам Гончаров вовсе не считал свои книги пустынными! Наоборот, он писал о толпах своих персонажей, он жаловался на критику, не желавшую вникнуть в дело и связать героев его романов между собой. Он даже подсказывал критике нужное слово: синтез…

Только после Чехова могла, очевидно, возникнуть и эта несколько неожиданная, но, по-видимому, далеко не бесплодная идея: определять «плотность» повествования в относительных числах, подсчитывая, сколько персонажей приходится на каждую сотню страниц.

В этом перечне сквозит и мысль об универсальности и энциклопедичности чеховского повествования, высказанная довольно давно: «Если бы современная Россия исчезла с лица земли, то по произведениям Чехова можно было бы восстановить картину русского быта в конце XIX века в мельчайших подробностях»[14].

Но, несмотря на всю полноту этого многословного перечисления, есть в нем своя недосказанность и неточность: создается впечатление, что у Чехова собраны вообще все профессии, звания и чины и можно называть их все подряд, без всякого риска кого-нибудь недосчитаться. А это в действительности далеко не так.

Главная же беда заключается в том, что, хотя сами собою люди из чеховских рассказов «на улицу» не «хлынут», свалка уже произошла: арестанты перемешаны с поварами, богомолки с педагогами, генералы с банщиками…

В свое время автор этой книги задался следующими вопросами: если чеховские персонажи, сколько бы их ни было, представляют собою, в конце концов, особые вариации общей темы – темы человека и судьбы человека, – то сколько таких вариаций дано в целом множестве рассказов Чехова? Какими именами, титулами, словами и сочетаниями слов определяется персонаж и сколько таких словосочетаний можно найти и выписать?

Оказалось, что их очень много, гораздо больше, чем в «Человеческой комедии» Бальзака, например. Чтобы исключить выборочный, «примерный» подход к материалу, устранить литературоведческий импрессионизм, опирающийся на случайные наблюдения и ведущий к неизбежным ошибкам в суждениях о поэтике и творчестве Чехова, понадобилось заполнить восемь с половиною тысяч карт.

Учитывались только персонажи драматургии и прозы, лица, так или иначе действующие в повествовании Чехова. Не считались множественные определения (пожарные, солдаты, богомолки и т. д.), существа сказочные и мифологические, реальные имена (например, имя И. И. Лажечникова в «Неудаче»); опущены и такие главные герои нашего детства, как Белолобый, Федор Тимофеич, Каштанка. Остались в стороне фельетоны, книга «Остров Сахалин», записные книжки, письма. Можно лишь сказать, что общее число типов, характеров, лиц, живших в творческом сознании Чехова, составляет десятки тысяч.