Дети воды - Кингсли Чарльз - Страница 5

Но он так и не заметил, что наша знакомая ирландка следует за ним.

Но теперь он уж вовсе устал. Пылающее солнце иссушило его, влажный лес совсем выдавил из него остатки сил. Пот стекал с него ручьями, он тек даже с кончиков пальцев на руках и на ногах, и Том стал чище, чем был. Но там, где он прошел, оставались грязные следы, и темный след так и остался на утесе. В Вендейле же с тех пор развелось множество черных жуков, и все из-за Тома: папа-жук, прародитель всех сегодняшних черных жуков, как раз собирался на собственную свадьбу, нарядившись в небесно-голубой сюртук и алые гетры… и тут мимо прокатился чумазый Том.

Наконец-то мальчик добрался до подножия холмов. Но что это? Он вовсе не на равнине, так часто бывает, когда спускаешься с горы. Внизу были беспорядочно нагромождены известняковые валуны, размером и с твою голову и с целую вагонетку, а в щелях между ними росли папоротники и вереск. И на них палило солнце.

И тут Том почувствовал: все, он выдохся, не добраться ему через эти кучи.

Он больше не мог идти. Солнце палило, но его зазнобило. Он давно уж ничего не ел, его замутило. Ему и пройти-то осталось всего футов двести по ровненькому лужку, но он не мог больше двигаться. Он слышал, как напевает ручей, но ему казалось, что до воды еще миль сто.

Он упал на траву, и осмелевшие жучки побежали но его телу, а мухи усаживались прямо на нос. Не знаю, смог бы он подняться, если бы не комары и муравьи. Комары начали кусать его и изо всех сил зудеть в уши, а муравьи принялись покусывать ладони и ступни, там, где с Тома слез толстый слой сажи, так что наконец он очнулся, поднялся и, шатаясь, побрел вдоль низенькой изгороди, по узенькой тропке к дверям домика.

Домик был чистенький и симпатичный, в саду рос плющ, и все кусты были подстрижены так, что в них угадывались самые причудливые образы — павлины, трубы, чайники… А из открытых дверей раздавался такой шум, как если бы кричали все лягушки, какие есть на свете, предвещая самый жаркий день (не знаю, как им это удается узнать, да и вы не знаете, и никто не знает).

Он медленно добрел до открытой двери, увитой вьющимися розами, и осторожно заглянул внутрь.

У пустого очага, над которым висел котелок со сладкими травками, сидела очаровательная старушка в красной юбке, коротком домашнем халате поверх юбки, в чистом белом чепце, поверх которого была повязана черная шелковая косыночка. У ног ее сидел кот, должно быть, он приходился дедом всем котам на свете; а напротив нее на двух скамейках разместились двенадцать или четырнадцать чистеньких розовощеких детишек. Они что-то учили, повторяя урок вслух.

Такой приятный домик, такой сияющий чистотой каменный пол, такие старые обои на стенах, такой старый комод черного дерева, где стояли кувшины, медная и глиняная посуда и часы, начавшие куковать, едва Том появился на пороге. (Не думай, что часы напугались, увидев Тома, просто было уже ровно одиннадцать часов…)

Дети, как один, вздрогнули, заметив черную фигурку у дверей, девочки расплакались, а мальчики стали над ним смеяться, и все они тыкали в Тома пальцами, что было совсем невежливо. Но Том так устал, что ни на что уже не обращал внимания.

— Кто ты такой и что тебе нужно? — вскричала старушка. — Трубочист! Уходи прочь! Мне ничего не надо чистить.

— Воды, — прошептал бедный Том.

— Воды? — отвечала она резко. — Поди к ручью!

— Но я не дойду до него, — прошептал Том. — Я умираю от голода и жажды. — И он повалился на ступеньки.

Старушка поправила очки и рассматривала его секунду. И вторую. И третью.

— Да он совсем ослабел, бедняжка, — сказала она наконец. — Что ж, ребенок есть ребенок, даже если он трубочист.

— Воды! — прошептал Том.

— О, господи, — она вскочила, подошла к Тому и пощупала его лоб. — Тебе сейчас нельзя воды, я принесу молока.

И она ушла в другую комнату, а вскоре вышла оттуда, неся кружку молока и кусочек хлеба.

Том залпом выпил молоко и поднял глаза. Ему стало куда лучше.

— Откуда ты пришел?

— Оттуда, — и Том показал назад и наверх.

— Из Хартховера? Через холмы? И спустился по склону? А ты не лжешь?

— Зачем? — н Том прислонился к косяку.

— А как же ты там оказался?

— Я бежал из Усадьбы. — Том так устал, что даже не стал ничего выдумывать, а просто коротко объяснил старушке, что с ним произошло.

— О, господи, так ты ничего не украл?

— Нет.

— Да уж, я тебе верю. Ну и ну, от самой Усадьбы, да по нашему склону! А что же ты не ешь?

— Не могу.

— Но хлеб вкусный, я сама его испекла.

— Не могу… а что, сегодня воскресенье?

— Нет, а почему ты спрашиваешь?

— В голове у меня звонят колокола, — объяснил Том, склоняя голову к коленям и закрывая глаза.

— Бедняжка, да ты совсем болен, пойдем со мной, я тебя уложу куда-нибудь. Я бы положила тебя в постель, да уж очень ты грязный.

Но Том не мог даже встать, и тогда старушка кое-как подняла его и помогла добраться до сарайчика, а там уложила его на кучу душистого сена и велела поспать как следует. Ей нужно было кончить урок, а потом она снова придет к нему.

И она ушла в дом, думая, что Том уснул.

Но Том не уснул.

Он крутился, вертелся и метался на своей мягкой душистой постели, и было ему так жарко, что он мечтал о холодном ручье, а потом ему пригрезилась чистенькая девочка, кричавшая: «Ты такой грязнуля, иди умойся!», а потом голос ирландки сказал: «Кто в чистоте живет, тот чистым и останется». А потом снова зазвонили колокола, на сей раз так близко, что он уверился: да, сегодня воскресенье, старушка не права. Ему нужно пойти к ручью и умыться. И он громко произнес в полусне:

— Мне надо быть чистым, да, мне надо быть чистым!

И тотчас он очутился на лугу, повторяя:

— Мне надо быть чистым!

И он пошел вперед в полусне, как часто бывает с детьми, когда они болеют. Он ничему не удивлялся, просто пошел к ручью, лег на траву и посмотрел вниз, в чистейшую прозрачную воду, а крошечные форели ринулись врассыпную, напуганные его черным лицом. Сначала он окунул руку — ах, какая прохладная вода!

— Я поплыву, как рыбка, я хочу стать чистым-чистым! — произнес Том.

Он быстро разделся, не замечая, что его старая одежонка уже рвется на части, и опустил в прохладную воду стертые ноги. А потом пошел по ручью, который становился все глубже и шире. И чем дальше он шел, тем громче звенели колокола в его голове.

Но по-прежнему он не замечал, что за ним следует ирландка.

Она ступила в чистую воду, и тотчас серый платок и красная юбка исчезли, растворяясь в воде, а вокруг нее взвились зеленые водоросли, белые лилии сплелись венком на ее волосах, и феи воды подхватили ее и унесли от берега — она ведь была их королевой, да и не только их.

— Где же ты была? — спрашивали они.

— Я разглаживала подушки под головами больных и нашептывала им сладкие сны; открывала окошки, чтобы впустить свежий воздух; уводила детишек от застоявшихся прудов и глубоких канав; отвлекала женщин, бежавших в лавку за выпивкой; ловила за руку мужей, готовых отколотить своих жен; помогала тем, кто сам себе помочь не умеет; так, пустяки, но я очень устала. И я привела вам нового братца, мне пришлось следить за ним всю дорогу, чтобы он не погиб по пути.

Тут все феи воды рассмеялись от радости.

— Милые мои, пока что он не должен вас видеть, он совсем еще зверек, у зверей он и будет учиться. Не надо играть с ним, не надо разговаривать, и не показывайтесь ему на глаза. Но следите, чтобы никто не причинял ему зла.

Тут феи расстроились, но они всегда повиновались королеве.

А она уплыла по течению. Конечно, Том ничего этого не видел и не слышал. Впрочем, если бы и услышал или увидел, наша история бы не изменилась, ведь ему было жарко, он умирал от жажды, и ему так хотелось стать чистым, и все это враз, так, что он кинулся в воду не глядя.

Но не провел он в воде и двух минут, как тут же уснул, и никогда еще не приходилось ему так сладко спать. Снились ему зеленые луга, рослые вязы, спящие коровы.