Русская Доктрина - Кобяков Андрей Борисович - Страница 51

В этой мысли не все точно и корректно в деталях, но она верна в целом, и ее оптимизм – блистателен. Мы могли бы добавить к ней, что в еще большем историческом масштабе русская нация всегда “прислонялась” к соседним цивилизациям и через этот контакт с более мощными, чем наша собственная, еще не вполне зрелая Культура, черпала новые способы саморазвития и самозащиты. В совсем еще детском возрасте русская нация приняла опекающее влияние византийской Культуры, “византизм” стал нашим культурным прародителем. Однако уже очень рано русская нация была вынуждена “прислониться” и к монгольской политической практике, которая привила русским свойство лавинообразного континентального сознания (“евразийство”). В схватке с мощной цивилизацией Западной Европы русская нация была вынуждена прибегнуть к выравниванию своей инфраструктуры по западным образцам и пошла на значительные заимствования генерального технологического кода протестантского севера Европы (“европеизация”). Наконец, в результате связанного с предыдущим процессом все большего и большего втягивания России в мировую систему, в неравную игру, затеянную постпротестантской Европой, русская нация дала свой очередной асимметричный ответ – аккумулировав не навязываемую схему “углубленной модернизации по-европейски”, а схему европейской же революционной альтернативы (“индустриальный социализм”). Во всех этих случаях можно говорить о своеобразных смешанных типах Большой Культуры, о соединении весьма противоречивых способов культурной реализации.

Сегодня, в эпоху безвременья, отсутствия большого проекта и, следовательно, большого стиля Культуры, Россия находится на пороге нового решения. Есть ли у нее выбор? Мы приходим к выводу, что принципиального выбора у России нет, она обречена на “единственно верное” решение, поскольку неверное решение означает историческую гибель. Сегодня наша культурная традиция уже гораздо богаче, чем в эпоху “византизма” и “монгольского ига”, она значительно более зрелая, чем в эпохи “петровской европеизации” и “революционной индустриализации”. Однако это не означает, что мы можем двигаться в будущее как абсолютно автономный мир. Исторические тяготения России в XXI веке будут, вероятно, уже не культурным влиянием (как в случае с Византией или протестантским миром), не прививкой (как в случае с социалистической идеологией), но культурным симбиозом равноценных традиций.

Русские евразийцы предугадали эту тенденцию, указав на предстоящую переориентацию России с Запада на Восток. С “перевариванием” марксизма Россия уже исчерпала потенциал культурной подпитки с Запада. Постиндустриализм для нас означает не отождествление русской Культуры с постмодерным “информационным обществом”, а выход на новый большой стиль, который будет чем-то напоминать сталинский большой стиль – будет его усиленным фазовым повтором, хотя и с другим качественным содержанием.

В плане культурных взаимопроникновений формирующегося нового стиля видится более слабое, чем ранее по отношению к Византии или Западу, тяготение к восточному культурному миру. Перед русской Культурой будущего стоит задача выстроить максимально ровный полумесяц взаимодействия, в который вписались бы исламский мир, Индия, Китай и Япония. Нельзя допустить ни односторонней “китаизации” русского сверхмодерна, ни его чрезмерной “исламизации”. Большой стиль России должен соединить в себе малые культурные стили: православно-конфуцианского хозяйствования, офицерско-самурайской чести и доблести, христианско-исламского эсхатологизма, русско-индийского гуманитарного самосознания.

Постиндустриализм для нас означает не отождествление русской Культуры с постмодерным “информационным обществом”, а выход на новый большой стиль, который будет чем-то напоминать сталинский большой стиль – будет его усиленным фазовым повтором, хотя и с другим качественным содержанием.

Это движение к конвергенции с великими традициями наших континентальных соседей даст новое прочтение нашей Культуре с заглавной буквы – то есть нашей сверхнациональной миссии, даст и новое дыхание нашей культуре со строчной буквы – театрам, музеям, филармониям, литературным журналам, которым станет понятно, зачем они “едят свой хлеб”, в каком пространстве и какой сюжет они осуществляют.

2. “Обнуление” традиции

В XX веке Россия пережила целую эпоху беспощадной войны Культуры с Традицией. Властный класс, ослепленный идеей революционного переустройства мира, “сведения небес на землю” через построение рукотворного общества всеобщего благоденствия (на деле, конечно, иллюзорного), не останавливался перед прямым разрушением и искоренением духовного уклада народа – как христианского, так и исламского, и даже многих мирских культурных форм. В 20-е годы большевики попытались разложить институты традиционной веры, в 30-е годы, не добившись поставленной задачи, задумали через репрессии раздавить и сломить самих верующих. Но и это не удалось. Сталин во время войны пришел к необходимости некоторого ослабления гонений на православие – Церкви вернули часть ее прав и возможностей. Однако с уходом из жизни Сталина начинается еще один, не менее ужасный этап: изведение “внутренних источников веры” у новых поколений. Предпосылки этого изведения закладывались и раньше, однако несколько смягчались влиянием на молодежь их отцов и матерей. Для поколения послевоенного роль хранительниц веры выполняли уже только бабушки (более слабое воспитательное воздействие).

Образовалось “поколение-провал” – люди, родившиеся в основном в 40-е, 50-е, 60-е годы. Они последовательно воспитывались в агрессивном атеистическом ключе, и агрессивность эта стала ослабевать только к концу 60-х годов, когда, казалось, с “религиозными предрассудками” уже в целом было покончено. 30 лет провала – это большой риск для Традиции, это опасность ее необратимого упадка. Однако в таком испытании есть и другая сторона – “обновление” культурного шаблона. Произошел “сброс” традиционной парадигмы, ее “обнуление”. Возврат к Традиции после “обнуления” дает неожиданный эффект: вырастает то же самое здание народной веры, тот же в конструкции своей духовный уклад, но как бы на новом фундаменте, из нового материала, со свежим запасом прочности. Вместе с утратой старой формации с ее ценностями и невосполнимым очарованием ушли и ее искривления, искажения, недостатки. Теперь духовный уклад может быть устроен “проще”, “прямее” и яснее – свежее.

Однако такой оптимистический вариант возможен лишь в том случае, если Россия действительно обратится к преемственности, действительно изберет путь восстановления национальной идентичности, действительно пойдет к “Культуре” (внутри которой обитает Священная Традиция), а не рассыплется во вторичной “культуре” (выродившейся традиции).

Что необходимо для прорыва к Большой Культуре?

На этот вопрос мы уже начали отвечать в главе о православном традиционализме, когда набросали программу “мирского фронта”, который взял бы на себя роль культурного контрреформатора. Сейчас мы должны добавить, что этот “мирской фронт” выступит сплоченно и заодно с некоторыми неправославными силами русской нации – объединится в союзе со всеми здоровыми творческими элитами России, чтобы обратить вспять распад культурного единства нации.

Нам видится несколько направлений, по которым идет распад культуры, пораженной так называемым “постмодернистским” вирусом (хотя, если быть зоркими, мы увидим, что та же тенденция закладывалась еще модерном):

1) расслоение между “культурными кодами” разных поколений – формирование почти не пересекающихся моделей или стандартов “культурного потребления”;

2) расслоение между фольклором, классикой, церковной, бытовой, экспериментальной (авангардной) и другими ветвями культуры – расслоение даже на еще более мелкие субкультуры, то есть сообщества со специфическими интересами и предпочтениями, способ существования которых доходит до игнорирования всех остальных субкультур (изоляционизм маленьких “культурных мирков”);