Русская Доктрина - Кобяков Андрей Борисович - Страница 27

Духовное и политическое пространство было зачищено и от иосифлянского православного москвоцентризма, и от имперского византизма – для свободного водворения на Руси той или иной формы западничества. То, чего не удалось добиться прямым натиском в Смутное время, стало сбываться в эпоху кажущейся стабильности, политической силы и небывалой территориальной экспансии. Угрозу духовной колонизации России видели все, но ослабленная внутренней распрей Русская Церковь уже не могла дать на нее свой ответ. Выдохшийся московский проект нуждался в новых источниках национальной воли, в решительной мобилизации национальных сил, чтобы выйти из тупика.

Вновь авангардный проект. Питерская империя

Россию вовремя выручил Петр. Это понимали, каждый на свой лад, и тогда. Это вынуждена была признавать даже большая часть славянофилов, настроенных к петровским преобразованиям более чем критически. Однако национальный и культурный смысл петровских преобразований часто ускользает от нашего взора. Мы видим лишь вестернизацию, не замечая ее специфики и ее характера. Ползучая вестернизация шла в России весь XVII век, а во второй половине века, после 1666 года, полная культурная капитуляция России перед Европой стала лишь вопросом времени. Мутация национально-государственной традиции заходила все дальше и дальше, не было никаких сомнений в том, что Россия медленно вползет в периферийный католический блок Южной и Центральной Европы, окажется в одном ряду и одной связке с Польшей, Австрией, Венецией, что будет продолжаться инфильтрация русского духовенства латиномудрствующими и униатствующими агентами.

Подвиг Петра состоял в том, что он резко переложил курс вестернизации с католической периферии Европы на ее протестантские передовые регионы. Вместо духовного ополячивания России началось ее утилитарное онемечивание. Вместо европейской провинциальной роскоши – импорт европейских высоких технологий: военных, технических, культурных. Россия взяла за образец не Польшу, а Англию, Голландию и Швецию. К сожалению, Петр не обладал достаточной мудростью и чувством меры, чтобы ограничиться лишь технологической стороной. Он отказался от старой российской размеренности, предпочитая “вколачивать” европейские порядки своим тяжелым кулаком и разогревать тем самым национальную энергию. Петр “вскипятил” начинавшую распадаться и остывающую традиционную Россию. Созданные им возможности для подъема наверх “новых людей” мобилизовали огромные массы, и энергия вертикальной социальной мобильности питала Россию долгие десятилетия. Россия Петра вышла из расставленной ей, казалось бы, безупречной ловушки, “стала драконом, чтобы победить дракона”15.

Наиболее значительным творением Петра была новая русская армия. Вместо порочного наемно-добровольного принципа, дискредитировавшего себя под Нарвой, были введены рекрутские наборы. Теперь войска составлялись из представителей всей нации, прежде всего ее лучшего и надежнейшего элемента, сохранившего традиционный характер, – крестьянства. Рекрутчина воспринималась самими крестьянами как долг, тяжелый, но неизбежный и праведный.

Набранная из крестьян, одушевленных идеей служения своему Государю и защиты Веры, русская армия превратилась в идеальный военный инструмент. В ходе Северной войны она сокрушила одну из лучших в Европе шведскую армию (и это при том, что Швеция служила в Европе своеобразным “сторожевым псом” против России). В Семилетней войне Россия закрепила за собой права внешнеполитического арбитра Европы, способного обуздать любого европейского агрессора. Именно в ходе этой войны, не давшей России никаких территориальных приобретений, был произведен подлинный “замер” сравнительной мощи русской военной системы и лучшей европейской армии Фридриха Великого. Выдающимся качеством русской армии была ее исключительная стойкость. “В воле Вашего Величества бить русских правильно или неправильно, но они не побегут…” – услышал Фридрих от приближенных при Цорндорфе, когда потерявшая главное командование, окруженная с тыла русская пехота в течение нескольких часов отбивала массированные прусские атаки, выстроенные Фридрихом по лучшим образцам военного искусства. Сражение было закончено вничью, несмотря на поражение генералов, а при более удовлетворительном командовании под Кунерсдорфом лучшая армия Европы была разбита русскими наголову. Екатерининская эпоха стала свидетелем “конвертации” высокого качества “петровской” армии в реальные крупные завоевания. По образному выражению Н.Я. Данилевского, в течение XVIII столетия одна за другой полопались надувавшиеся лягушки восточноевропейских “форпостов Запада” – Швеции, Турции, Польши. За 30 лет были решены две многовековые национальные задачи: очищены от турок и крымских татар причерноморские степи и воссоединены с Россией ее древние западные земли. Причем ликвидация векового противника – Польши потребовала со стороны русских всего одной военной кампании на заключительном этапе – похода Суворова на Варшаву. Вновь в мечтах русской государыни вызревает большой византийский проект, к реализации которого Россия была в этот период близка как никогда.

Екатерининская Россия по своему внешнему положению могла казаться современникам чем-то вроде раннего Рима: русские были нацией, на которой явно почило благословение “бога войны”. Впрочем, сами русские усматривали источник своего благословения совсем в другом. Когорта блестящих екатерининских генералов и адмиралов состояла из исключительно религиозных, строго православных (несмотря на фривольную атмосферу эпохи) людей. Канонизация Русской Православной Церковью “праведного воина Феодора” – адмирала Ушакова – это, наверное, лучшее признание того духа, каким было одушевлено русское воинство. Ушаков, как и Суворов, был настоящим чудотворцем на поле морского боя. В своих сражениях он не потерял ни одного корабля, а штурм с моря крепости Корфу не чем иным, как военным чудом, считаться не может.

По справедливому замечанию Н.Н. Алексеева, при Петре дворянство было фактически “закрепощено” государству и несло на себе служилое тягло. Единственным критерием знатности Петр выдвинул принцип личных деловых заслуг и личной годности. П.В. Калитин отмечает, что своеобразному “закрепощению службой Отечеству” были подвергнуты все русские классы и сословия, не составил исключения и православный клир, поступивший с упразднением патриаршества в ведомство обер-прокуратуры Святейшего Синода. Церковь была удержана от каких-либо теократических претензий и искушений, хотя отрезаны были и любые пути к традиционной православной “симфонии властей”. Вместе с тем состояние закрепощения способствовало культивированию внутренней творческой свободы, что вылилось в создание уникального учено-монашеского ордена Московского митрополита Платона (Левшина) – свт. Филарета Московского. В той же духовно-политической ситуации стало возможным и формирование особой атмосферы имперской России, в которой явились великие святые.

Русское монашество переживает в этот период новый духовный подъем, ярчайшим символом которого является преподобный Серафим Саровский, ставший в народном сознании вровень с преподобным Сергием Радонежским. Так же, как Сергий был родоначальником общего, соборного пути к Небу, преподобный Серафим дает наставления по тому, как прорваться к Небу через враждебный мир в одиночку или малыми группами. Сергий знаменует собой начало подъема, Серафим много пророчествует о Конце и предрекает его близость. Его таинственные пророчества, обнародованные перед концом старой России, говорят о нем как о пророке грядущего, как об эсхатологическом вожде русского народа в конце времен. Другую ветвь того же самого духовного возрождения представляет собой Оптина пустынь с ее линией великих старцев, берущих на себя труд как руководства душами монахов, так и посильную заботу о мирянах. Здесь те, кто выбрал Небо, сбивается в большой и довольно организованный “партизанский отряд”, находящий иногда даже покровительство со стороны архиереев. Наконец, окрепшая во внутреннем делании, новая Святая Русь выходит на всенародную проповедь в лице праведного Иоанна Кронштадтского, – пастырь предстает перед народом одновременно как наставник, благотворитель, обличитель и пророк, он оживляет массовую религиозность и взывает к отпадающим от Бога человеческим душам, становясь объектом глубокой ненависти всей либерально-революционной интеллигенции.