Русская Доктрина - Кобяков Андрей Борисович - Страница 119

Для поздней неолиберальной экономической модели характерно также стремление компенсировать негативное действие застойного характера сверхлиберализованной экономики на объем предпринимательской прибыли за счет увеличения доли чистого предпринимательского дохода (без налогов) в ВВП. В том числе путем дезинвестирования экономики и особенно ее “десоциализации” – снижения в ней доли затрат социального характера. Процесс этот характерен не только для бедных стран (и России). Он распространяется на богатые страны и уже захватил Германию. В США первые опыты по десоциализации экономики предпринимались еще в 80-е годы, попытки в этом направлении осуществляются и администрацией президента Буша-младшего.

Важный аспект трансформации экономики в неолиберальном духе – существенная степень ее десуверенизации после такой трансформации. Если экономика, подвергнутая неолиберальной трансформации, – слабая, то она утрачивает суверенитет в положительной форме и “приобретает” его в отрицательной форме в виде больших масс госдолга, нищеты населения и быстро развивающегося криминального сообщества, отделяющего ее от экономик “приличных стран” в гораздо большей степени, чем высокие таможенные пошлины. Все, что имеет сколько-нибудь существенную ценность в подвергнутой неолиберальному реформированию слабой экономике, автоматически переходит в конце концов в руки иностранных собственников, по преимуществу из развитых стран. Местное правительство превращается в результате этой процедуры не в “ночного сторожа” при автоматически работающем рыночном хозяйстве, а в охранителей активов зарубежных собственников. “Было ваше, стало наше”. Утрата суверенитета экономикой по мере ее неолиберальной трансформации в конце концов имеет закономерный финал: экономика поглощается каким-нибудь экономическим сообществом. В современных условиях – это региональное экономическое сообщество с ядром в виде развитых стран или развитой страны, а в перспективе (если бы, конечно, удалось завлечь в неолиберальную паутину все страны) – глобальное сообщество.

Все это закономерно. “Бреттон-вудская” модель рыночного хозяйства не возникла сама собой. Она была введена в действие специально, чтобы мир рыночных экономик мог противостоять миру административных экономик. Получилось неплохо. Неолиберальная модель рыночного хозяйства также не возникла сама собой. Она была сконструирована в США и Англии в 70-е годы и постепенно была введена в действие в десятках стран, несмотря на значительное сопротивление. Здесь тоже был расчет – выстроить взаимоотношения между ядром мировой рыночной экономики (в виде США и Европы) и ее периферией по образцу конца XIX и начала XX века или по образцу отношений между центром и периферией в Британской империи в том виде, какой она имела около 1900 г. И для этого проекта “возврата назад”, к временам расцвета колониальной системы и системы зависимых экономик, подобрали красивый брэнд – “глобализация”.

Был расчет выстроить взаимоотношения между ядром мировой рыночной экономики (в виде США и Европы) и остальными странами по образцу отношений между центром и периферией в Британской империи на рубеже XIX и XX века. И для этого проекта “возврата назад” подобрали красивый брэнд – “глобализация”.

При этом было учтено также следующее тонкое обстоятельство. В процессе развития реального сектора экономики в рыночных условиях всегда возникают новые предпринимательские сообщества, являющиеся конкурентами старых предпринимательских сообществ. Если остановить развитие реального сектора, то процесс образования конкурентов, противостоящих старым (западным) предпринимательским сообществам, может быть сведен к минимуму. С этой точки зрения способность неолиберальной экономической модели при ее приложении к реальным экономикам понижать темпы роста или даже вызывать откровенно регрессивные явления, как в России, для старых западных экономических элит не минус, а плюс. И эта ее особенность – не случайна.

Но кое-что авторы неолиберальной экономической модели все-таки не учли.

Первое – в условиях сосуществования стран, перестроившихся по неолиберальной модели, и стран с регулируемой или смешанной экономикой (соответствующей экономическому стандарту 50–60-х годов) удельный вес развитых стран первого типа в мировой экономике будет падать. Реально так и получилось – экономики почти всех стран Южной и Юго-Восточной Азии и Восточной Азии не удалось завлечь в неолиберальные сети, и в том числе – гигантские экономики Китая и Индии: они не прекращали быстро развиваться в 80–90-е годы и продолжают стремительно расти в текущем десятилетии.

Второе – в условиях расширения возможностей кредитных заимствований на мировом рынке, что имело место после интернационализации финансовых рынков развитых стран, любое предпринимательское сообщество, отношения между членами которого только отчасти следуют рыночным принципам и строятся в существенной степени на нерыночной основе (по схеме неформальных картелей), автоматически получало дополнительные возможности для ускорения собственного развития. Чем и воспользовались китайские предпринимательские сообщества в странах Юго-Восточной Азии, взаимодействие которых с внешним миром всегда напоминало отношения членов неформальных и даже формальных картелей. Аналогичные черты были в высшей степени характерны и для японского предпринимательского сообщества даже в 70-е годы. Не вполне изжиты они этим предпринимательским сообществом и сегодня. Переход развитых стран к неолиберальной экономической политике соответственно явился фактором, способствовавшим резкому увеличению экономической массы китайского предпринимательского сообщества за пределами КНР, а после того как КНР “открылась” – и в самом континентальном Китае. Западному предпринимательскому сообществу, заварившему неолиберальную кашу, удалось избавиться от латиноамериканских конкурентов и от потенциальных конкурентов из России и СССР. Но этот успех был полностью нейтрализован появлением на мировой экономической сцене мощного китайского предпринимательского сообщества. Не удалось также парализовать развитие предпринимательских сообществ во всех странах, в которых оно осуществлялось под государственной защитой и на базе развития госсектора. То есть в Индии и практически во всех странах Южной и Юго-Восточной Азии. В общем итоге, позиции западных предпринимательских сообществ в мировой экономике, несмотря на распад соцлагеря, за последние 30 лет не укрепились. Реально они ослабли.

Западному предпринимательскому сообществу, заварившему неолиберальную кашу, удалось избавиться от латиноамериканских конкурентов и от потенциальных конкурентов из России и СССР. Но этот успех был полностью нейтрализован появлением на мировой экономической сцене мощных предпринимательских сообществ КНР, Индии и стран Южной и Юго-Восточной Азии.

Теперь попытаемся сделать некоторые выводы из истории трансформации мирового рыночного хозяйства за 150 лет.

Первый вывод. В системе мирового рыночного хозяйства одна доминирующая модель экономической политики с течением времени неизбежно сменяется другой. Меняются обстоятельства, меняются системы экономических целеполаганий, меняются и доминирующие модели экономической политики. “Время жизни” доминирующей экономической модели 30–50 лет. Отсюда следует вывод: проблемы, с которыми сталкивается выстроенная на основе неолиберальных принципов подсистема мировой экономики с ядром в виде экономики развитых стран, далеко не случайны. Далеко не случайно обвальное падение рынков корпоративных ценных бумаг (акции и облигации) в 2001–2002 гг. Далеко не случайно вообще кризисное состояние мировой финансовой системы и неопределенность перспектив и доллара, и даже евро. Далеко не случайна и разбалансированность системы мировой торговли с общей тенденцией к усугублению.

Не являются случайностью и кризисные явления в экономике США и Европы, и ныне уже явная системная неустойчивость Европейского Союза. Все это индикаторы того, что “время жизни” неолиберальной экономической модели и ей соответствующей денежной системы, построенной на том принципе, что деньги – это нечто вроде акций и их стоимость определяется в основном рынком, подходит к концу.