Пари с морским дьяволом - Михалкова Елена Ивановна - Страница 35

Маша вопросительно взглянула на мужа.

– Я знаю ответ, но только в общих чертах, без подробностей, – сказал он. – Макар, давай-ка рассказывай все с самого начала.

– Получится долго.

– Мы сегодня стоим на якоре и никуда не денемся. Ты даже сможешь утром вернуться в участок.

На лице Илюшина выразилось все, что он думает об этой перспективе.

– Ладно, только дайте завернуться во что-нибудь. Я постоянно мерзну.

Бабкин протянул ему одеяло. Сам он забрался на койку рядом с Машей, Илюшин сел напротив, на полу, закутавшись, как в кокон. Только лохматая русая голова торчала наружу.

– Я вышел из оранжереи днем, около четырех часов, – сказал он. – И меня сразу ударили по затылку. Нет, вру. Не сразу.

Глава 12

Макар Илюшин вышел из оранжереи днем, около четырех часов. Тяжелая зеленая дверь, увитая девичьим виноградом, начала закрываться за ним, летучий сквозняк, просочившись сквозь приоткрытое окно, донес напоследок аромат распустившихся розовых бутонов, сладкий, головокружительный, нежный…

А в следующую секунду на голову Илюшину надели вонючий мешок. Мешок пах носками и землей. Причем именно в тот момент Макар совершенно точно понял, что это не та земля, из которой вырастают прекрасные кусты роз, а та, куда положат его бренные останки.

Он почувствовал укус шершня в предплечье, а затем руки ему скрутили за спиной, и Илюшин ощутил, как ноги отрываются от земли. Его понесли, будто ребенка, прочь от оранжереи.

Макар не обладал ни реакцией, ни силой Бабкина. Но затхлая вонь мешка подействовала на него как укол адреналина. Он расслабился, закрыл глаза, и пальцами нащупал конец провода, обмотанного вокруг запястий. За две минуты, что его тащили, Илюшин успел ослабить путы.

Он расслышал далекий гул («шоссе? мы у дороги?»), почувствовал, как шаги похитителей из пружинистых стали твердыми. Камешки захрустели под ногами. Значит, они двигались по гравию.

Смердящая мешковина перебивала все запахи, но Макар не сомневался, что они приближаются к машине. И когда его всего на несколько секунд прислонили к дверце, он уже был готов действовать.

Бабкин, учивший Илюшина драться, мог бы им гордиться. Макар рванул руки в стороны, освобождаясь из захвата провода, сдернул с головы мешок и сразу, не медля, ударил локтем ближайшую фигуру. Вонючую тряпку он швырнул в лицо второму противнику, сбивая с толку, заорал во всю глотку и прыгнул на него.

Он дрался с отчаянием крысы. На него бросились, повалили, но и под тяжелым телом он ухитрился извернуться, вцепился зубами в чью-то шею. Оглушительный вой хлестнул по ушам. Илюшин откатился в сторону, готовясь бежать, а затем… на его висок обрушился камень.

Солнце над лесом сузилось до размеров кошачьего зрачка, а потом взорвалось с тихим хрустальным звоном.

Белое лезвие раскололо черноту пополам и застряло в ней. Сначала узкое, оно начало стремительно расширяться, пока не расползлось до квадрата над головой Илюшина. Некоторое время он лениво вглядывался, пытаясь в размытых очертаниях облака угадать какую-нибудь фигуру, пока не осознал, что над ним вовсе не облака. Когда зрение сфокусировалось, стало ясно, что это потолок, а на нем – молочно-белое пятно от лампы. Окна в комнате не было, определить источник света он не мог. На двери желтело что-то яркое, как будто там размазали десяток яиц.

Хриплый голос не то проговорил, не то пропел что-то, он не понял ни слова. Где-то хлопнула дверь, протопали шаги. Каждый отдавался в голове Илюшина, будто кто-то прыгал ему прямо по извилинам. Он болезненно сморщился и вскрикнул от неожиданности, когда игла вошла ему в вену. Вернее, хотел вскрикнуть. Из горла вырвался сухой хрип. Он попытался поднять голову, но его вновь окутало непроницаемым коконом.

На второй раз пробуждение было не таким безболезненным. Свет колол глаза. В ушах звенело, адски болела глотка, а в затылке был налит расплавленный чугун. Из сгибов локтей вверх расползалась тянущая боль, словно кто-то там дергал его за сухожилия. Мысли в голове ворочались тяжело, едва-едва…

Где он? Почему рядом капельница? Больница? Нет, не похоже. Макар сам не мог бы объяснить, почему это помещение не выглядит как больница, но здраво не стал анализировать свое убеждение. Хватало и других забот.

Что с ним случилось? Он пошевелил пальцами на руках, на ногах, и с облегчением убедился, что, во всяком случае, остался при своих четырех конечностях. Позвоночник, похоже, не сломан. В глотке был филиал Сахары, а язык, кажется, навсегда присох к нёбу.

А самое главное, он наконец-то понял, почему это помещение не кажется ему больницей.

Их качало. Вне всяких сомнений, они находились на корабле.

Над ним склонилось бородатое лицо.

– Уэшшмколеелисан?

Макар отчетливо видел, как шевелятся губы человека, но не разбирал ни единого слова. Почему он так странно говорит?

– Эшооошооошооо?

Какой-то шум, а не речь… Люди так не разговаривают.

– Где я? Что происходит?

Чьи-то руки легли ему на лоб. Комната отчего-то поделилась на две части, в каждой оказалось по бородачу.

Еще какие-то люди… Шум… Беспокойные взгляды… Он вдруг поймал себя на ощущении, что находится среди инопланетян.

– Марс! – громко сказал Илюшин. – Нет, Венера.

К нему наклонился кто-то другой, чисто выбритый, с большим родимым пятном на щеке. Он открыл рот и зашипел. Вернее, это походило на скрежет сломанного граммофона.

– Вы можете говорить нормально? – сердито спросил он.

В комнате стало тихо.

– Что… происходит? – с трудом повторил Илюшин. Все смотрели на него. Он затруднялся сосчитать лица… Три? Пять? Что-то с этими людьми определенно было не в порядке.

Он перевел дыхание.

– Кто-нибудь, объясните мне, что происходит?

Лицо с родинкой оттеснили в сторону, и на край кровати Илюшина присел тот, первый бородач. В руках его была коробочка. Диктофон.

Он положил ладонь на руку Макара и снова издал набор хриплых звуков, из которых невозможно было ничего понять. Так пела бы осипшая и обезумевшая сова. Бородач приподнял диктофон и, делая все очень медленно, чтобы Илюшин не пропустил ни одного движения, нажал на кнопку записи и приглашающим движением придвинул к Макару.

– Я понял, понял, – медленно сказал Илюшин. – Хотите меня записать? Хорошо. Меня зовут Макар Илюшин, я не знаю, где нахожусь.

Бородач выставил ладонь и торопливо нажал на кнопку.

«Зачем все это?»

Кто-то подошел ближе. Внимание Илюшина быстро рассеивалось, он по-прежнему не мог сосчитать, сколько людей в комнате, и это его беспокоило.

Бородатый врач перемотал запись, протянул диктофон к Макару и нажал на кнопку воспроизведения.

Из динамиков полился тот же неразборчивый хриплый щебет, который Илюшин уже слышал от окружающих. Только на этот раз говорил не врач. Это была запись его собственной речи.

Он перевел взгляд на врача. Тот сочувственно похлопал его по руке. За его плечом возникла женщина с шприцем, который она держала наготове.

«Это не они чирикают, – отчетливо сказал чей-то голос в голове Илюшина. – Это я их не понимаю». В следующую секунду к горлу из желудка подкатила волна такой силы, что он успел только дернуться в сторону, чтобы его не рвало на кровать. Потом он почувствовал укол – и провалился в небытие.

Следующие сутки Макар учился заново пить, есть, ходить и осознавать себя в пространстве. Последнее оказалось труднее всего. Его качало, мутило, тошнило, он терял равновесие на ровном месте и не способен был пройти по комнате три шага, чтобы не вцепиться в стену. Из тесной палаты, узкой, как гроб, ему не давали выходить. Единственным окном в мир оказался календарь на двери, то самое желтое пятно, похожее на раздавленную яичницу. При ближайшем рассмотрении это оказались одуванчики. Вернее, маяк, стоявший на скале, покрытой золотыми цветами.