Пока я жива (Сейчас самое время) - Даунхэм Дженни - Страница 36

Адам убегает в дом. Возвращается. Пробуем опять. Несъедобно. Адам хохочет. — У тебя красивый рот, — признаюсь я. — Ты дрожишь, — отвечает Адам. — Возвращайся-ка ты в дом. — Без тебя ни за что.

Он смотрит на часы. — Знаешь, что такое снеговик в пустыне? — спрашиваю я. — Тесс, мне нужно идти. — Лужа. — Я серьезно. — Куда ты пойдешь? Кругом метель. Я заблужусь и не дойду до дома.

Я расстегиваю молнию. Куртка распахивается, сползает с плеча. Совсем недавно Адам долго-долго целовал это самое плечо. Он закрывает глаза. На его веки падает снег. — Тесс, чего ты хочешь? — наконец произносит он. — Чтобы ты остался со мной на ночь. — Нет, чего ты на самом деле хочешь?

Я знала, что он все поймет. — Я хочу, чтобы ты был со мной в темноте. Обнимал. Любил меня. Успокаивал, когда мне страшно. Подошел к самому краю и заглянул в пропасть.

Адам пристально смотрит на меня: — А если я все испорчу? — Куда уж хуже. — А если я не справлюсь? — Справишься. — А вдруг я испугаюсь? — Какая разница. Я просто хочу, чтобы ты был со мной.

Адам вглядывается в меня через зимний сад. У него ярко-зеленые глаза. В них я вижу расстилающееся перед ним будущее. Не знаю, что он видит в моих. Но он смелый. Я всегда это знала. Адам берет меня за руку и уводит в дом.

Наверху все куда тяжелее. Меня сковывает страх: кажется, будто я прилипла к кровати, и она меня засасывает. Адам долго-долго раздевается и встает передо мной в трусах. — Можно к тебе? — Только если ты этого хочешь.

Адам закатывает глаза, давая понять, что я невыносима. Так сложно получить то, что хочешь. А вдруг люди соглашаются со мной лишь потому, что чувствуют свою вину? Мне же нужно, чтобы Адам сам хотел быть со мной. Как отличить одно от другого? — Наверно, нужно сказать твоей маме, — предполагаю я, едва он укладывается рядом со мной. — Завтра скажу. Ничего с ней не будет. — Ты же правда остался не потому, что тебе меня жалко, правда?

Он качает головой: — Хватит, Тесс. Сколько можно.

Мы укутываемся в одеяло, но дрожь никак не унимается: наши ноги и руки как ледышки. Чтобы согреться, мы сучим ногами. Адам растирает, поглаживает меня. Обнимает. Я чувствую, как его член твердеет. Смеюсь. Адам тоже смеется, но как-то нервно, будто я смеюсь над ним. — Ты меня хочешь? — спрашиваю я.

Он улыбается: — Я тебя всегда хочу. Но уже поздно, тебе пора спать.

От снега улица ослепительно-белая. Свет льется в окно. Засмотревшись на отблеск и мерцание на коже Адама, я засыпаю.

Когда я просыпаюсь, стоит ночь. Адам спит. Волосы чернеют на подушке, рука обнимает меня, словно пытаясь удержать. Адам вздыхает, замирает, ворочается, сопит. Он крепко спит, витает в каком-то своем мире, оставаясь при этом здесь, со мной. И почему-то это меня успокаивает.

Хотя ноги от его присутствия болеть не перестали. Я выползаю из-под одеяла, закутываюсь в плед и бреду в ванную за кодеином.

Выйдя из ванной, я вижу в коридоре папу в халате. Я совсем забыла о его существовании. Папа стоит босиком. Пальцы его ног кажутся очень длинными и серыми. — Похоже, ты стареешь, — говорю я. — Старики часто просыпаются по ночам.

Папа плотнее запахивает халат: — Я знаю, что Адам у тебя. — А у тебя мама.

Это важный аргумент, но папа его игнорирует: — Ты привела его без моего разрешения.

Я упираю взгляд в ковер и мечтаю, чтобы папа поскорее успокоился. Кажется, будто мои ноги пухнут, словно кости увеличиваются в размерах. Я шаркаю ногами. — Тесс, я не собираюсь портить тебе настроение, но я обязан о тебе заботиться, и я не хочу, чтобы тебе было больно. — Запоздалые опасения.

Я пошутила, но папа не улыбнулся: — Адам еще ребенок. Ты не можешь во всем на него рассчитывать: а вдруг он не оправдает твоих ожиданий? — Едва ли. — А если нет? — На этот случай у меня есть ты.

Так странно стоять, обнявшись, в темном коридоре. Мы сжимаем друг друга крепко, как никогда. Наконец папа отпускает меня и пристально смотрит мне в глаза: — Тесса, для тебя я готов на все, чтобы ты ни сделала, что бы ни выкинула в будущем, на какие бы фокусы ни толкнул тебя твой дурацкий список. Просто знай это. — Там почти ничего не осталось.

Пункт девять- чтобы Адам переехал к нам. Это куда больше, чем секс. Это страх смерти, когда вы один на один. Но теперь мне не страшно ложиться в кровать: ведь меня там ждет Адам.

Папа чмокает меня в макушку: — Ладно, иди.

И заходит в ванную.

А я возвращаюсь к Адаму.

Тридцать один

Весна-настоящее чудо.

Синева. Высоко в небе пушистые облака. Наконец-то тепло. — Утром свет был другой, — делюсь я с Зои. — Он меня разбудил.

Зои ерзает в шезлонге: — Везет тебе. А меня разбудила судорога в ноге.

Мы сидим под яблоней. Зои захватила с дивана плед и закуталась в него, а мне не холодно. Стоит один из приятных мартовских деньков, когда кажется, будто земля клонится вперед. Лужайка усеяна маргаритками. У забора вытянулись пучки тюльпанов. Сад даже пахнет иначе- таинственно и влажно. — Как ты себя чувствуешь? — спрашивает Зои. — У тебя странный вид. — Я концентрируюсь. — На чем? — На знаках.

Зои тихонько вздыхает, берет у меня с колен туристический проспект и перелистывает страницы. — Пытка, конечно, но посмотрю пока вот это. Скажи, когда закончишь.

Я никогда не закончу.

Эта прореха в облаках, сквозь которую падает свет.

Эта птица медного цвета, по прямой пересекающая небо.

Повсюду знаки. Они меня оберегают.

Кэл теперь тоже верит в знаки, хотя и более утилитарно. Он называет их «заклинания, прогоняющие смерть».

Над всеми дверями и с четырех сторон от моей кровати он развесил чеснок. На переднюю и заднюю калитки прикрепил таблички «НЕ ВХОДИТЬ».

Вчера вечером, когда мы смотрели телевизор, он связал нам ноги скакалкой. Казалось, будто мы собираемся участвовать в парном забеге. — Пока ты привязана ко мне, тебя никто не заберет, — заявил Кэл. — А если тебя заберут вместе со мной?

Он пожал плечами, словно его это не волнует. — На Сицилии тебя тоже не заберут-просто не будут знать, где ты.

Завтра мы улетаем. Целая неделя на солнце.

Я дразню Зои проспектом, провожу пальцем по пляжу с черным вулканическим песком, по морю, окруженному горами, по кафе и площадям. На некоторых фотографиях на заднем плане маячит вулкан Этна, огнедышащий и величественный. — Вулкан действующий, — сообщаю я. — По ночам он искрится, а когда льет дождь, все покрывается пеплом. — Но ведь дождя не будет, верно? Там небось градусов тридцать. — Зои захлопывает брошюру. — Поверить не могу, что твоя мама отдала билет Адаму. — Папе тоже не верится.

Зои на мгновение задумывается. — Их примирение тоже было в списке? — Седьмым пунктом. — Ужас. — Зои бросает проспект на траву. — Мне так тоскливо. — Это из-за гормонов. — Ты не поверишь, до чего тошно. — Ну да. Это гормоны.

Зои с надеждой смотрит в небо, потом стремительно поворачивается ко мне и улыбается: — Я тебе говорила, что переезжаю через три недели?

Разговоры о квартире всегда ее ободряют. Местный совет решил выдать ей субсидию. Зои сообщает, что обменяет чеки на краску и обои. Она оживляется, описывая стенную роспись, которую хочет сделать в спальне, и плитку с тропическими рыбками в ванной.

Она еще что-то говорит, но ее бока почему-то начинают ходить ходуном. Я пытаюсь сосредоточиться на ее планах по поводу кухни, но Зои дрожит, как в мареве. — С тобой все нормально? — спрашивает она. — У тебя снова этот странный вид.

Я выпрямляюсь и массирую голову. Концентрируюсь на боли в глазах и пытаюсь ее прогнать. — Позвать твоего папу? — Нет. — Принести воды? — Нет. Сиди здесь. Я сейчас вернусь. — Ты куда?

Я не вижу Адама, но я его слышу. Он вскапывает клумбы, чтобы его мама в наше отсутствие могла сажать цветы. Я слышу, как его ботинок со стуком упирается в лопату, как скрежещет влажная земля.

Я пролезаю в дыру в заборе. Слышен шепот растений-распускаются почки, прорастают нежные зеленые листья.