Тьма века сего - Перетти Фрэнк - Страница 48

– Увы, это так, и нам не очень приятно тащить сюда за наши беды, – подтвердил Маршалл.

– Прячься не прячься, а проблемы от этого не исчезнут, – философски, с улыбкой заметил Страчан. Он посмотрел через окно на верхушки деревьев и синее безграничное небо и продолжил:

– До сих пор не знаю, вправе ли я был бросить университет. Но что же мне оставалось делать?

Маршалл справился в своих записях.

– Давайте посмотрим. Вы мне сказали по телефону что вы ушли…

– В конце июня, около года назад.

– И Ральф Кулинский занял ваше место.

– И, как я понимаю, занимает до сих пор.

– Да, верно. Принадлежал ли он к этому… Внутреннему Кругу, не знаю, как назвать его точнее. Страчан на минуту задумался:

– Не могу сказать с уверенностью, но меня бы это не удивило. В самом деле, он должен был входить в эту труппу, чтобы получить назначение.

– Значит, существует какая-то группа?

– Несомненно. Я это понял моментально. Все члены университетского правления были, как горошины из одного стручка, как братья-близнецы: вели себя одинаково, произносили одни и те же слова…

– Кроме вас?

Страчан расхохотался.

– Да, я сразу догадался, что не подхожу к их клубу. Я был среди них чужаком, даже врагом, потому-то они меня и вышвырнули.

– Насколько я понимаю, скандал разгорелся вокруг использования университетских доходов?

– Совершено верно, – Страчан старательно восстанавливал события в памяти. – Вначале я ничего не подозревал, пока мы не заметили странные, необъяснимые затяжки платежей по счетам. Это была вовсе не моя обязанность – следить за финансовой дисциплиной, но когда до меня стали доходить разные слухи, вы знаете, как это бывает, я спросил Байлора, в чем дело. Он ни разу не ответил прямо на мои вопросы, по крайней мере, меня не удовлетворили его ответы. Тогда я попросил совершенно независимого ревизора, приятеля моего друга, ознакомиться с отчетностью, разобраться в том, что делалось в нашем экономическом отделе. Не знаю, как ему это удалось, но он был человек сведущий в этих делах, и он напал на след.

– Можете вы назвать его имя? – не удержалась Бернис.

Страчан пожал плечами:

– Джонсон, Эрни Джонсон.

– А как его найти?

– Увы, его уже нет в живых.

Как жаль. Маршалл начал терять надежду.

– А он хоть оставил после себя какие-нибудь записи, бумаги, что-нибудь вещественное? Страчан покачал головой:

– Если они и остались, то для нас они все равно потеряны. Почему, вы думаете, я тут отсиживаюсь? А ведь я даже знаком с Нормой Маттили, государственным прокурором, и причем довольно хорошо. Я решился пойти к нему и все рассказать. Но надо всегда учитывать то обстоятельство, что все эти шишки там, наверху, даже не назначат вам время для встречи, если у вас нет конкретных доказательств, и притом неопровержимых. Власть трудно заставить высунуть голову из своей раковины. Она не желает ни во что вмешиваться.

– Ладно… Ну, и что этот Эрни Джонсон откопал?

– Когда он пришел ко мне, то был в совершенной панике. По его словам, деньги от объявлений и платежи за учебу исчезали и потом поступали неизвестно откуда. И было ясно, что они не приносили никаких процентов, никаких доходов, как следовало бы в том случае, если бы, к примеру, деньги специально для этой цели задерживались в банке. Ничего подобного. Они как будто падали в бездонную бочку и бесследно исчезали. Эти господа манипулировали цифрами, пытаясь скрыть, что оплачивали просроченные счета совершенно с другого счета… Словом, была полная каша.

– Стоимостью в несколько миллионов?

– По крайней мере, громадные суммы университетских Доходов утекали год за годом совершенно бесследно. Где-то там, в ином измерении, видимо, существует ненасытное чудовище, поглощавшее все наши доходы.

– И тогда вы потребовали ревизии?

– Да. Эжен Байлор взвился под потолок. Наши отношения моментально перешли с деловых на личные, и мы стали непримиримыми врагами. Это меня окончательно убедило в том, что университет испытывает большие затруднения и что в них повинен Эжен Байлор. Но, естественно, он ничего не мог сделать один, без ведома остальных. Я уверен, что все они были заодно. Поэтому когда голосовали за мою отставку, мнение было таким единодушным.

– Но какова цель? – спросила Бернис. – Для чего им ставить под удар экономическое положение университета? Страчан только покачал головой:

– Я не знаю, что они пытаются сделать, но если нет никакого другого, тщательно скрываемого объяснения тому, куда пропадают деньги и как можно покрыть недостачу, то университет, вероятнее всего, приближается к банкротству. Кулинский должен об этом знать. Для меня ясно, что он причастен и к финансовым махинациям, и к моему увольнению.

Маршалл полистал свои заметки.

– Ну, а как вписывается в общую картину наша дорогая профессорша?

Страчан не удержался от смеха:

– Ах! Наша дорогая профессорша! С минуту он обдумывал ответ.

– Конечно, Лангстрат всегда была руководителем, имеющим несомненное влияние, но… я не думаю, что круг замыкается на ней. По-моему, она целиком и полностью контролирует всю группу, но в то же время существует некто более сильный, и ему, в свою очередь, подчинена Лангстрат. Я думаю… я думаю, она несет ответственность за людей из этой группы перед кем-то могущественным и мне неизвестным.

– И вы даже не догадываетесь, кто это может быть? Страчан отрицательно покачал головой.

– Ну ладно, что вы еще знаете о ней самой? Страчан задумался, вспоминая нужные сведения:

– Училась в Лос-Анжелесе, преподавала в других университетах, прежде чем попала в Вайтмор-колледж. На факультете она уже не меньше шести лет. Насколько я помню, всегда интересовалась восточной философией и оккультизмом. Какое-то время была связана с новоязыческой группой в Калифорнии. Но, понимаете, я только три назад заметил, что она открыто излагает свои верования ученикам, и был поражен, узнав, что ее лекции вызывали большой интерес. Ее вероучение и рекомендации по его практическому применению нашли отклик среди студентов и среди преподавателей.

– Кто же из них на это прельстился? Страчан негодующе потряс головой:

– Это безумие продолжалось на факультете психологии несколько лет, прежде чем я обратил на него внимание! Среди коллег Лангстрат могу назвать – Маргарет Исландер… вы ее, может быть, знаете?

– Я думаю, моя подруга Руфь Вильяме знакома с нею, – заметила Бернис.

– Исландер одна из первых вошла в группу Лангстрат, правду сказать, она всегда интересовалась парапсихологией, как впрочем и Эдгар Кэйс, так что это было естественно.

– Вы можете назвать кого-нибудь еще? Страчан достал мелко исписанный листок бумаги и положил его перед Маршаллом.

– Я просматривал его множество раз после того, как покинул университет. Перед вами список почти всех работников кафедры психологии… – он указал на несколько имен. – Тревор Коркоран приступил к работе только в этом году. Прежде чем попасть в университет, он три года учился не где-нибудь, а в Индии. Хуаните Янке заменила Кевина Форда… Да и многие другие сменились за последний год. У нас произошли большие кадровые перемещения.

Маршалл заметил вторую группу имен на листке.

– А кто эти люди?

– Гуманитарный факультет, потом факультет философии, а эти, внизу, читают лекции по биологии и подготовительный курс медицины. В Вайтмор-колледже произошли большие перемещения.

– Вы говорите это второй раз, – заметила Бернис. Страчан взглянул на нее:

– Что вы хотите этим сказать?

Бернис взяла листок из рук Маршалла и положила его перед Страчаном.

– Расскажите, пожалуйста, все по порядку. Кто из этих людей пришел в университет за последние шесть лет после того как появилась Лангстрат?

Теперь Страчан начал более внимательно вглядываться в фамилии:

– Джонс, Конрад… Вайтерспун, Эппс…

Преобладающее большинство преподавателей и ассистентов заменили тех, кто ушел сам или тех, с кем не возобновили контракт. Да, разве это не примечательно?